Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

— Я бы сказал, что «Омар Хайям» — более… э-э… общепринятая версия имени поэта, — возразил исполнитель роли лорда Финчли и шепнул в сторону: «Ну и осел!»

— Омар из Хайяма! — рявкнул Гобл. — Так и называйте! Кто главный в этом шоу, я или вы?

— Как вам будет угодно.

Гобл повернулся к Мейсону.

— Эти актеришки… — начал он, но тут за его плечом вновь замаячил Пилкингтон.

— Мистер Гобл!

— Ну, а теперь что?

— Омар Хайям — персидский поэт. Хайям — его фамилия.

— Я слышал другое! — упрямо возразил Гобл. — А ты? — повернулся он к Мейсону. — Он родился в Хайяме!

— Возможно, ты и прав, — заметил Уолли, — но тогда ошибаются все остальные и уже давненько. Считается, что этого джентльмена звали Омар Хайям, О — точка — Хайям. Родился в 1050 году нашей эры, получил домашнее образование, затем окончил Багдадский университет. Представлял Персию на Олимпийских играх 1072 года, стал чемпионом в прыжках сидя и в беге с яйцом на ложке. В Багдаде Хайямы хорошо известны, и ходило много пересудов, когда юный Омар, любимец миссис Хайям, стал пить и кропать стишки, хотя его видели продолжателем отцовского финикового бизнеса.

Гобл задумался. Он уважал мнение Мейсона, ведь тот написал пьесу «Вслед за девушкой» — какой сногсшибательный был успех!

— Ну-ка, давайте еще раз про Хайяма! — перебил он лорда Финчли на середине фразы.

Актер прошипел сочное английское ругательство. Вчера он засиделся допоздна, а потому тоже был на взводе, несмотря на чудесную погоду.

— Как сказал Омар Хайям… — начал он.

Айзек Гобл хлопнул в ладоши.

— Долой Омара! Реплики и без того затянуты.

Мастерски разрешив щекотливую ситуацию, он откинулся в кресле и надкусил очередную сигару.

Некоторое время репетиция шла гладко. Если Гобл и не получал удовольствия от «Американской розы», то делился своими впечатлениями лишь с Мейсоном, жалуясь на занудство пьесы.

— В толк не возьму, как я вообще согласился ставить такую чушь!

— Должно быть, разглядел добротную идею… и она тут имеется, знаешь ли. Если правильно реализовать, пьеса может иметь успех.

— Что бы ты, к примеру, изменил?

— Да многое… — осторожно буркнул Уолли. В молодые годы он не раз опрометчиво выбалтывал свои соображения насчет постановки, которые с благодарностью принимали и воплощали в жизнь, посчитав дружеским подарком. Симпатии Уолли к Гоблу не простирались столь далеко, чтобы делиться идеями бесплатно. — Захочешь — перепишу. Думаю, процентов этак полутора с общей прибыли мне хватит.

Гобл воззрился на него с крайним изумлением и ужасом.

— Целых полтора процента за переделку? Черт побери, да тут и делать-то почти нечего! Постановка… да она, считай, готова!

— Ты сам только что назвал ее чушью.

— Я имел в виду, что лично мне такое не по душе. А публика скушает за милую душу! Поверь мне, время для возрождения комической оперы почти созрело.

— Эту придется возрождать в поте лица — пациент еле дышит.

— Наш долговязый олух Пилкингтон ни за что не потерпит, чтобы я дал тебе полтора процента.

— А мне казалось, ты тут самая большая шишка.

— Деньги вложил он.

— Если он надеется хоть часть из них вернуть, все равно придется кого-то нанимать, чтобы довести до ума. Нет, не хочешь, не надо… хотя я уверен, что справился бы на все сто. Еще один сюжетный поворотец, и совсем другое дело будет.

— Что за поворотец? — небрежно поинтересовался Гобл.

— Да небольшой совсем… как бы это выразиться?.. короче, оживить слегка — ну, ты понимаешь. Вот и все, что требуется.

Сбитый с толку Гобл пожевал сигару.

— Думаешь? — наконец буркнул он.

— Ну, и еще, может, подброшу что-нибудь… этакое.

Помучив еще сигару, продюсер атаковал снова:

— Уолли, ты не раз на меня работал, и неплохо!

— Рад был угодить.

— Ты добрый малый, с тобой приятно иметь дело. Я даже подумывал заказать тебе осенью новое шоу. Сюжет — закачаешься, французский фарс, два года шел в Париже! Но какой смысл, если тебе в уплату шар земной подавай?

— Шар земной никогда не помешает.

— Слушай, если перекроишь эту за полпроцента, закажу тебе и французскую.

— Выговаривай четче, а то мне послышались «полпроцента». Ты ведь «полтора» хотел сказать?

— Не возьмешься за полпроцента, другого шоу не получишь.

— Обойдусь, — пожал плечами Уолли, — в Нью-Йорке продюсеров хватает. Так и вьются вокруг, сам знаешь. Богатые, оборотистые, и все меня любят, как родного сына.

— Хорошо, один процент, и я попробую утрясти это с Пилкингтоном.

— Полтора!

— Ладно, черт возьми, пусть будет полтора, — угрюмо вздохнул Гобл. — Что толку из-за ерунды копья ломать.

— Ломать копья — забытый спорт былых времен… Тогда отправь мне пару строк насчет этого дельца и подпишись как положено, буду хранить у самого сердца. А сейчас мне пора на свидание, пока-пока! Рад, что все уладилось и все довольны.