Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Ему можно было излить душу, не опасаясь последствий, и ассистент позволил себе ядовитый сарказм:

– А что такого? – хмыкнул он. – Обрядим плотников в юбки, загримируем, публика ничего и не заметит.

– Может, я поговорю с мистером Гоблом? – неуверенно предложил Зальцбург.

– Почему бы и нет – если вам жизнь не дорога.

Музыкальный директор призадумался.

– Лучше поднимусь к детям, – решил он. – Меня они знают, я уговорю их образумиться!

Он ринулся по следам танцмейстера с такой скоростью, что фалды фрака не поспевали следом. Ассистент с усталым вздохом повернулся и оказался лицом к лицу с Уолли Мейсоном, вошедшим из зрительного зала через железную дверь.

– Привет! – улыбнулся он. – Как дела, справляетесь? Все здоровы? Я тоже. Кстати, если я не ошибся, сегодня в театре намечалось какое-то представление… – Он окинул взглядом пустую сцену. За кулисами слева, со стороны суфлера, смутно маячил мужской ансамбль во фланелевых костюмах для партии в теннис у миссис Стайвесант ван Дайк. Исполнители главных ролей недоуменно переглядывались у бокового выхода. Правая сторона, по общему молчаливому согласию, была предоставлена мистеру Гоблу, который мелькал за декорациями, стремительно меряя шагами сцену. – По слухам, нас ждет великое возрождение комической оперы. Где же эти комики, почему ничего не возрождают?

– Да хористки валяют дурака, – пожал плечами ассистент.

– То-то я смотрю. Десятый час уже, пора бы им поторопиться.

– Нет, они вообще отказываются выходить на сцену!

– Что, серьезно? А причина? Творческое неприятие паршивой пьески?

– Одну из них уволили, вот и обозлились Говорят, не выйдут, пока ее не возьмут обратно. Забастовка, одним словом. Все эта Маринер, она зачинщица.

– О, вот как! – Глаза Уолли заблестели. – Похоже на нее, – одобрительно кивнул он. – Вот неуемная!

– Одно слово, чертовка! Мне эта девица никогда не нравилась…

– Вот здесь, – перебил Мейсон, – мы как раз и расходимся. Мне она всегда нравилась, а знаком я с ней всю жизнь. Поэтому, дружище, нелестные замечания по поводу мисс Маринер советую оставить при себе! – С последними словами он резко ткнул собеседника в грудь.

Уолли вежливо улыбался, однако, встретив его взгляд, ассистент режиссера предпочел совет принять. Для семьи сломанная шея кормильца ничем не лучше апоплексии.

– Ты что, на их стороне? – удивился он.

– Я-то? Ну конечно! Я всегда на стороне униженных и оскорбленных. Если тебе известен трюк грязнее, чем уволить хористку перед самой премьерой, чтобы зажать выходное пособие, назови его! А пока не назовешь, я буду считать, что дальше просто некуда! Само собой, я на стороне девушек! Если попросят, даже речь для них сочиню, а то и сам возглавлю марш: «За Линкольна вперед, сотни тысяч нас!» Если хочешь мое беспристрастное мнение, старина Гобл давно напрашивался, ну и огреб по первое число, чему я рад, рад, рад – позволю себе процитировать веселую Полианну. Вот и пускай он теперь корчится!

– Не так громко, вдруг услышит!

– Вот еще! Au contraire[2], как выражаются у нас в прекрасном Париже. Нарочно постараюсь, чтобы услышал! Будь так добр, выбрось из головы, что я боюсь какого-то Гобла. Захочу, выскажу ему все, что думаю. Тоже мне лев рыкающий! Оттаскаю за гриву в его собственном логове – будь у него грива – а то и обкорнаю… Но – тс-с! Кто тут у нас? Скажи, ты видишь то же, что и я?

Музыкальный директор плелся через сцену подобно авангарду разбитого войска.

– Ну что? – живо спросил ассистент.

– Ах, дет-ти… они и слушать меня не захотели, – вздохнул Зальцбург. – Чем больше я говорил, тем меньше хотели. – Он поморщился от болезненного воспоминания. – Мисс Тревор стащила мою дирижерскую палочку, они выстроились в ряд и запели «Звездное знамя»!

– Неужто со словами? – поразился Мейсон. – Не говорите мне, что они знают американский гимн!

– Мистер Миллер еще там, спорит с ними… но что толку. Что же нам делать? – беспомощно простонал Зальцбург. – Мы должны были начать еще полчаса назад! Как же быть? Как?

– Надо образумить Гобла! Уладить дело, и поскорее. Когда я был в зале, публика уже била копытом, вот-вот повалят к выходу. Гобл крепкий орешек, так что пошли вместе!

Продюсер, перехваченный в тот миг, когда готов был пуститься в новую пробежку, окинул делегацию мрачным взором и задал тот же вопрос, каким ассистент встретил Зальцбурга:

– Ну что?

Уолли сразу взял быка за рога:

– Тебе придется уступить девушкам – или выйти к публике с речью на предмет того, что деньги за билеты можно получить обратно в кассе. Эти Жанны д’Арк крепко взяли тебя за жабры.

– Я решения не поменяю! – рыкнул Гобл.

– Тогда поменяешь билеты на деньги, если так больше нравится. Давай, скажи им, что каждому возместят по четыре с половиной доллара.

Гобл пожевал сигару.

– Я уже пятнадцать лет в шоу-бизнесе…

– Знаю-знаю – и ничего подобного с тобой прежде не бывало. Все когда-нибудь случается впервые.

Глаза продюсера сверкнули, сигара свирепо нацелилась на Уолли. Что-то подсказывало Гоблу, что симпатии сценариста не на его стороне.

– Они не смеют такое вытворять со мной! – прорычал он.