Безславинск

Он потянул дверь за ручку и увидел жуткую картину. На полу, обильно забрызганном кровью, рядом с Александрой Петровной сидела Анна, пыталась поднять её. Какой-то незнакомый мужчина, сильно ругаясь, впопыхах перевязывал рану на своей руке. Свежие кровяные пятна покрывали его белые брюки и светлую рубашку. МарТин замер в дверях как вкопанный, он не переносил вида крови. Ах, как же он ненавидел это состояние, когда в самый ответственный момент не мог ничего сделать, даже пошевелить мизинцем. Онемевший, он неотрывно смотрел в лицо Анны. И туманен и далёк был взор МарТина. Сохло во рту. Гулко стучало сердце. Томительная, ненавистная с детства дрожь подступала к ногам. Он был близок к потери сознания. И уже в помутившемся разуме завертелось:

— «Ах, как темно было внутри, еще хуже, чем под мостком через водосточную канаву, да еще и тесно в придачу! Но оловянный солдатик не потерял мужества и лежал растянувшись во весь рост, не выпуская из рук ружья… Рыба заходила кругами, стала выделывать самые диковинные скачки. Вдруг она замерла, в нее точно молния ударила. Блеснул свет, и кто-то крикнул: „Оловянный солдатик!“ Оказывается, рыбу поймали, привезли на рынок, продали, принесли на кухню, и кухарка распорола ей брюхо большим ножом. Затем кухарка взяла солдатика двумя пальцами за поясницу и принесла в комнату. Всем хотелось посмотреть на такого замечательного человечка — еще бы, он проделал путешествие в брюхе рыбы! Но оловянный солдатик ничуть не загордился. Его поставили на стол, и — каких только чудес не бывает на свете! — он оказался в той же самой комнате, увидал тех же детей, на столе стояли те же игрушки и чудесный дворец с прелестной маленькой танцовщицей. Она по-прежнему стояла на одной ноге, высоко вскинув другую, — она тоже была стойкая».

— Вот гниды казематные! Всю жизнь мне изуродовали! — не мог успокоиться Димоша, натягивая рубашку на свое «островками» покрытое зоновскими наколками тело.

Внезапно МарТина отпустило, и он бросился к Энни, ухватился за плечи учительницы и потащил её к дивану. Вместе с Анной им удалось затащить стонущую Александру Петровну на диван, она начала приходить в себя. Димоша протянул руку к шкатулке.

— Не тронь! Это деньги на учебу! — остановила его Анна.

Бледный, то с пропадающим, то с вновь выступающими пятнами на лице, Димоша крикнул:

— А ты оказалась такая же дура и проблядь, как и твоя мамаша, — вздувшиеся багровые жилы на его висках заметно пульсировали, он забрал шкатулку и добавил: — В свои-то юные годы уже вся в засосах и ссадинах. И потом, шлюхам, чтобы танцевать в борделе у шеста, учеба не нужна!

И хотя Анне было уже трудно воспринимать разъяренного мужчину, как своего родного отца, услышав жесткие, безжалостно-чужие и явно незаслуженные оскорбления, она съёжилась, как скомканная бумажка, пульс застучал часто-часто, и ей показалось, что любое возражение грозит ей чуть ли не смертной казнью. Но, несмотря на весь страх, из глубины её груди в сердцах вырвалось страшное заклинание:

— Я хочу, чтобы тебя не стало! Чтобы тебя не было! Чтобы ты просто сдох! Лучше бы мама жила, а ты бы гнил в земле! Я тебя ненавижу! Умри! Умри! Умри!

Отец же, недолго думая, тихо произнес: — Эх, дочка-дочка… — после сплюнул под ноги своей единственной дочери, громко вышел, оставив после себя сильный запах перегара и дешевого одеколона. Анна автоматически, будто запрограммированный робот, помогла бабушке сесть на диван, замерла на минуту, после повернулась к МарТину и с бойким вызовом в голосе спросила:

— Тебе ещё что надо?! Зачем приперся?!

Затем Анну всю передёрнуло, словно от прикосновения к оголенному электрическому проводу, и она бросилась вслед за отцом, вслед за деньгами, вслед за будущим, громко хлопнув дверью. Она хотела догнать, остановить отца, поскольку и вправду не могла поверить в произошедшее. Неужели он действительно мерзавец, убийца и вор?!