Безумен род людской

К тому времени, как мы подрезали фитили свечей в третий и последний раз, мы распутали пьесу. Развернулась захватывающая борьба между Гермией и Еленой, заставлявшая публику смеяться, обнажили мечи, потому что народу нравились фехтовальные сцены, но после борьбы и гнева путаница между любовниками разрешилась, и к тому времени, когда мы подрезали фитили в последний раз, Гермия любила Лизандра, Лизандр любил Гермию, Елена любила Деметрия, а Деметрий любил Елену. Отец Гермии, в начале пьесы требовавший смерти дочери, был теперь доволен её свадьбой с Лизандром. Граф Тезей и Ипполита поженятся, Гермия с Лизандром поженятся и Елена с Деметрием тоже. Титания, освободившись от влечения к Нику Основе, воссоединилась с Обероном. 

Это свадебная пьеса. Бессмыслица, счастливая чепуха, любовники нежились под светом луны, попусту болтая, и мы добрались до счастливого конца.

Но пьеса не закончилась. Гиря еще не завершила свой путь вниз, часы тикали, а стрелка ещё двигалась. Путаница между любовниками разрешилась, но близилось ещё кое-что. И перед тем, как заиграли музыканты Фила, чтобы развлечь зрителей, пока подрезают свечи, Ник Основа вновь присоединился к мастеровым и объявил, что они пойдут во дворец герцога в надежде представить свою пьесу «Пирам и Фисба». 

— А главное, дорогие мои актеры, — молил Ник Основа, — не ешьте ни луку, ни чесноку. Мы должны испускать сладостное благоуханье, и я не сомневаюсь, что зрители скажут: вот сладчайшая пьеса. Без всяких рассуждений! Марш вперёд без дальних слов!

Я снял камзол цвета гусиного помёта, снял ботинки, штаны и чулки и привязал фальшивые груди, которыми служили льняные мешочки, начинённые войлоком и укреплённые ивовыми прутьями, поэтому они выпирали очень неестественно. Они оказались намного больше, чем я носил раньше. Сильвия затянула их на спине и намазала мне губы мареной. У Фисбы не будет никаких белил. Мы ведь ремесленники, играющие в актёров, и должны выглядеть карикатурно, а не красиво. Я буду играть Фисбу босиком и без чулок, и конечно, я не побрил ни ноги, ни лицо, на котором темнела однодневная щетина. Сильвия принесла мне простое льняное платье соломенного цвета с голубым поясом. Она хихикнула. 

— Какая ты красотка, Ричард Шекспир.

— Нет, честью прошу, — произнес я, натягивая платье через голову, — не заставляйте меня играть женщину.

А под лиф я засунул ярко-красную шаль.

На улице стояла ночь. В феврале темнеет рано, и высокое эркерное окно в дальнем конце зала зияло чернотой. Звучала бравурная музыка, возвещающая финальную часть пьесы. В зале слуги подложили дров в камин и подрезали фитили свечей на длинных столах. Народ смеялся и разговаривал, но тут же умолк, как только затихла музыка, а барабанный бой и фанфары возвестили продолжение пьесы. 

На сцену вышел граф Тезей с невестой и придворными.

Я слушал диалог на сцене, когда Джин принесла мне парик. В «Театре» мы редко пользовались париками, они стоили ужасно дорого, были непрочными и рассыпались слишком быстро, но этот парик был полным убожеством. Его сделали из хвоста сивой лошади, перекрасили в мерзкий жёлтый цвет, а потом покрыли воском, так что пряди торчали в стороны. Пока Джин закрепляла парик, Сильвия засмеялась, мальчики, игравшие фей, захихикали, за кулисами все ухмылялись. 

— Ну, как он тебе? — спросила Джин.

Я кивнул и осторожно потянул прядь жёлтых волос. 

— Плотно сидит.

— Готов? — тихо окликнул меня брат.

— Готов, — ответил я, поцеловал руку Сильвии и двинулся к большому центральному входу.

Свадьбы в пьесе закончились, и теперь новобрачные ждали в зале герцога вечернего развлечения. Опять спустили разрисованный занавес, скрыв зелёный волшебный лес, на правый край сцены поставили скамейки, там сидели три пары новобрачных в ожидании спектакля. 

— Государь, вся эта пьеса, — сказал Филострат, распорядитель увеселений при дворе герцога, — вся эта пьеса — в десять слов длиной. Короче пьесы нет, насколько помню, но лишние все эти десять слов.

— А кто актёры? — спросил герцог.

— Все простые люди, ремесленники из Афин. Привыкли не головой работать, а руками.

— И мы её посмотрим! — сказал герцог.

— Нет, мой герцог, нет, это не для вас!

Но герцоги, как королевы и лорды-камергеры, получают то, что хотят, и поэтому мастеровые из Афин исполнили пьесу. Мужчины с натруженными руками: ткач, столяр, починщик раздувальных мехов, портной и медник. И если до этого зрители смеялись, и смеялись много, это было ничто по сравнению с хохотом, встретившим «Самую грустную комедию и самую жестокую смерть Пирама и Фисбы».

Всё началось со сбивчивого, прерывающегося и мучительного пролога в исполнении моего брата. Я наблюдал за королевой через прорезь в занавесе и заметил её улыбку. Как часто она приезжала в какой-нибудь город своего королевства и слушала восторженного мэра, приветствующего её подготовленной речью, но он так нервничал, что красивые слова искажались и почти теряли смысл. Пролог Питера Пигвы был таким же, провальным введением в нелепую пьесу. И когда пролог завершился, представили актёров.