Безумен род людской

— Ты можешь сыграть кормилицу.

— Я о мужской роли.

— Дай подумать, — сказал он, его голос сочился сарказмом. — Если бы у нас ещё была пьеса, Ричард играл бы Ромео, а Генри — Меркуцио. Есть еще отец Джульетты, но ты не подходишь для этой роли по возрасту. Однако есть ещё куча слуг. Может, один из них?

— Роль со словами, — упорствовал я.

— Возможно, Тибальт?

— А чем он занимается?

— Почти ничем. Реплик двадцать.

«Мало, — подумал я. — Как и у Питера».

Меня передёрнуло от мысли о том, что почувствовал бы Уилл Кемп, получив двадцать реплик, а то и меньше.

— Я хочу знать,— сказал я, — дашь ли ты мне хорошую роль, если мне удастся вернуть рукопись?

Он остановился возле старого каменного креста, возвышающегося над Чипсайдом. Обычно там собирались нищие, которые убегали только при виде пуританина-проповедника, требовавшего разрушить паписткий символ, но сегодня стоял такой мороз, что вокруг креста было пусто. Мой брат посмотрел на меня с обычной неприязнью.

— У меня есть слабая надежда вернуть рукописи, — сказал он,— одним из трёх способов. Я могу обратиться к Фрэнсису Лэнгли, хотя это и бесполезно, но попытаться можно. За пенни Фрэнсис и собственную мать обведёт вокруг пальца. Даже за полпенни! Я мог бы попросить лорда Хансдона использовать своё влияние, но его милость не любит беспокоиться по пустякам, и ему не понравится такая просьба. Кроме того, нет доказательств, что именно я написал эти две пьесы. Вмешаются стряпчие, а его милость питает вполне объяснимую неприязнь к законникам. А еще я могу пойти к сэру Эдмунду Тилни и на коленях умолять его отклонить рукописи, когда ему принесут их на утверждение.

— И он это сделает?

— Конечно, нет. А даже если бы и сделал, это не помешает играть пьесы в частных домах.

Сэр Эдмунд Тилни был распорядителем увеселений, и назначил его лорд Хансдон, лорд-камергер. Сэр Эдмунд нанимал актёров для игры перед королевой, а также отвечал за то, чтобы ни в одной пьесе не содержалось какой-либо крамолы или ереси. Каждую пьесу, независимо от того, кто и где собирался её играть — при дворе, в театре или просто труппа бродячих актёров объезжала города графства — сначала представляли сэру Эдмунду на утверждение, и ни одну пьесу нельзя было играть ни в Англии, ни в Уэльсе, пока на первой странице рукописи не красовались его подпись и печать. Я часто приносил ему рукописи пьес, и он всегда был любезен, ему нравилось посплетничать об актёрах. 

— Бери яблоко, — поприветствовал он меня однажды, — это из моего сада. Как лодыжка Уилла?

— Гораздо лучше, сэр Эдмунд. 

Уилл Кемп растянул лодыжку во время представления «Семи смертных грехов».

— Рисковый парень! — сказал сэр Эдмунд. — Какие коленца выкидывает, а? Знаешь, что он вытворяет? Придумывает новые реплики прямо на ходу. — Он довольно усмехнулся. — По правилам мне следовало бы посадить его в Маршалси, но он меня забавляет. Признаюсь, он меня забавляет! Так что ты принёс нам сегодня?

— Ещё кое-что забавное, сэр Эдмунд.

— Неприличное, наверное? Дай-ка посмотрю!

Сэр Эдмунд, порядочный человек, имел право запретить пьесы, если «Лебедь» представит ему на рассмотрение «Ромео и Джульетту» и «Сон в летнюю ночь», а это означало бы, что актёры графа Лечлейда не смогут играть их на публике, но мой брат был, несомненно, прав в том, что сэр Эдмунд, не говоря уже о лорде Хансдоне, не хотели попадаться в лапы к законникам. Раз в пьесах не оскорбляют королеву и не призывают к папистской ереси, то сэр Эдмунд, вероятнее всего, их подпишет.

— Есть четвёртый способ,— сказал я.

— Какой? — спросил брат. — Лесные гоблины спасут мои пьесы?

— Я выкраду их обратно.

Он презрительно усмехнулся. 

— Да на гоблинов и то больше надежды, чем на тебя.

— Если мне удастся их вернуть, — сказал я, — я хочу мужскую роль в «Ромео и Джульетте». Хорошую роль.

— Если вернёшь пьесы, — язвительно сказал он, — можешь играть хоть самого Ромео. — Он невесело усмехнулся и зашагал прочь. — По-моему, тебе туда, — он указал в сторону Вуд-стрит.

— Завтра я опоздаю на репетицию, — крикнул я ему вслед.

— Не опоздаешь, если хочешь работать, — огрызнулся он, не оборачиваясь. — Завтра мы репетируем всю пьесу целиком. Ты будешь нам нужен, так что изволь прийти вовремя.

— Может, даже сильно опоздаю, — продолжил я, — потому что принесу тебе «Ромео».

Это на него подействовало. Он остановился, обернулся и посмотрел на меня. Из тёмных туч начали падать первые снежинки.

— Ты просто круглый дурак, Ричард, — беззлобно сказал он, снова развернулся и пошёл дальше.

Но он не запретил мне попробовать. Поэтому завтра я опоздаю на репетицию.

— Я знаю, почему Саймон украл пьесы, — сказал я вечером.

— Почему? 

Закутанный в одеяла отец Лоуренс сидел у камина, куда я подбрасывал поленья.

— Он расстроился, что ему не дали роль Джульетты.

— Так он завидовал? Бедный мальчик. Зависть разрушает.

— И он получил золото, — добавил я.

— Он ещё и жаден?

Я слегка улыбнулся.

— Можете добавить к этому похоть, отец.

— Боже мой! Зависть, алчность и похоть! Ему необходимо отпущение грехов! И кто же вызывает его похоть?

— Я видел его с графом Лечлейдом. Они целовались.