Безумен род людской

— А ты ещё не ходил в новый театр? — спросил я и увидел по выражению его лица, что я прав. — И сколько других из здесь присутствующих ходили смотреть, что там строят?

Никто не ответил. Никто даже не переглянулся.

— Я был там, да, — признал я, — и говорил с Лэнгли и с человеком по фамилии де Валль, и он предложил мне деньги графа Лечлейда. Он предложил мне золото! И сказал, что заплатит мне жалованье, если я присоединюсь к труппе. Лэнгли был там, и я уверен, он рассказал тебе, что случилось. — Я выждал некоторое время, а брат не ответил — значит, ему и впрямь рассказали. — И он наверняка сказал тебе, — продолжал я, — что я отказался. 

Я произнёс последние три слова очень медленно и чётко.

— Граф Лечлейд? — спросил Хенри Конделл.

— Это его деньги, — сказал я, — и новый театр назовут «Лебедь».

— Это не Ричард, — Джон Хемингс стоял сзади меня. — Он был со мной, когда мы уходили вчера вечером. Я дошёл с ним почти до Лудгейта, и это было за несколько минут до комендантского часа.

Теперь они поверили, я это видел, хотя мой брат, раздосадованный и обиженный, не встретился со мной взглядом.

— Тогда кто? — мрачно спросил он.

— Кто не ушёл с нами вчера вечером? — спросил я.

Я слышал, как Джон Хемингс выдохнул. Он повернулся и посмотрел в сторону очага, где до сих пор стояли напуганные ссорой мальчишки. Я поймал взгляд Саймона Уиллоби. Он уставился на меня, потом на своего наставника, и я заметил панику на его лице. Он был актёром, но в тот момент его покинуло всё умение. Ему следовало бы притвориться и изобразить невиновность, но вместо этого он побежал. Он пересёк комнату, запрыгнул на недостроенную сцену, спрыгнул с другой стороны и исчез в буфетном коридоре.

— Саймон! — позвал Хемингс, но его ученик уже исчез.

Мы все последовали за ним, но слишком медленно. Пока все взбирались на сцену и толпились у дальней двери, Саймон Уиллоби давно удрал.

— Сюда! — Алан Раст пустился по буфетному коридору к конюшенному двору, но я знал, что Саймон Уиллоби воспользовался другим выходом, который я ему показал, ведущим к реке. Он отправился в зимний Лондон. И две наших новых пьесы исчезли вместе с ним.

Репетиция тем утром прошла в подавленном настроении, и неудивительно. Титания исчезла, и Оберон, её господин, чувствовал стыд и вину за предательство. Питер Пигва был ужасно зол. Ник Основа не удержался от шуток, которые в конце концов спровоцировали моего обычно спокойного брата на очередной приступ гнева. — Пьеса потеряна, ублюдок! Мы потеряли свои деньги!

— В ней не нашлось подходящей роли для меня, — проворчал Уилл Кемп, — так какая разница?

— Не в каждой пьесе есть глупец.

— В пьесах, которые приносят деньги — есть. Парочка итальянских любовников и гроша ломаного не стоит.

— Господа! — вмешался Алан Раст.

Оба Уильяма замолчали, злобно поглядывая друг на друга.

Джон Хемингс сгорбившись сидел на стуле, страдая из-за предательства своего ученика

— Я не знал, — в сотый раз повторял он.

— Никто из нас не знал, — резко сказал Раст.

— Он предатель, — горько сказал Джон Хемингс, — но я не понимаю почему.

— Из-за денег, — кисло произнёс мой брат.

— Он расстроился, — сказал я, — потому что не его выбрали на роль Джульетты.

— Ты знал об этом? — брат яростно повернулся ко мне.

— Мы все знали, — произнес Уилл Кемп, — мелкий ублюдок не делал из этого секрета.

— Теперь он может играть Джульетту, — произнёс мой брат, — в чёртовом «Лебеде»!

— Или может играть Титанию,— горестно сказал Томас Поуп, самый спокойный из пайщиков.

— Они поставят «Ромео и Джульетту», — сказал мой брат. — Они знают, что у нас почти готов «Сон». Им нужно что-нибудь новое. Это будет «Ромео», чёрт их подери.

— Мы ещё можем сыграть её, разве нет? — предположил Поуп. — «Лебедь» будут строить еще не одну неделю. Мы можем сделать это первыми!

— Был только один экземпляр, — горько произнёс брат.

— Дерьмово, — прокомментировал Ричард Бёрбедж.

— И он пропал, — сказал брат.

— Нет, если мы вернём рукописи, — выпалил я.

Зачем я это сказал? Полагаю, какой-то внезапный порыв. Я боялся гнева брата и знал, что он меня не любит, но в тот момент чувствовал к нему только жалость. Я, как и все мы, знал, что он гордится новой пьесой, что он впечатлен историей двух влюблённых в далекой Вероне. Он рассчитывал представить «Ромео и Джульетту» как можно скорее, возможно, при дворе или, если погода улучшится, в «Театре».

— Вернём рукописи? — резко передразнил меня брат. — Каким образом?

— Ты говоришь, что Фрэнсис Лэнгли твой друг? — спросил Раст.

— Друг? — брат смущенно пожал плечами. — У нас общий бизнес, вот и всё.

— А бизнес Фрэнсиса Лэнгли — бордели, — с энтузиазмом сказал Кемп.

— И что, если так?

— Ты мог бы обратиться к нему, — сказал Джон Хемингс.

— Ему больше нужна пьеса, а не моя дружба, — ответил брат. — Ему нужны пьесы, ему нужны деньги. Он по уши в долгах из-за «Лебедя».

— Пусть заставит шлюх работать в два раза быстрее, — предложил Уилл Кемп.