Безумен род людской

— Он станет отрицать, что пьесы у него, — рассуждал мой брат, игнорируя Кемпа, — вплоть до дня представления «Ромео и Джульетты». Так что — нет, — он повернулся, чтобы посмотреть на меня, — нам не удастся вернуть рукописи.

— Они их украли, — сказал я, — а мы выкрадем обратно.

Он уставился на меня, а я уставился на него.

— Ты не такой ловкий вор, — наконец сказал он.

— Лучше, чем ты думаешь, — произнёс я с напором, бросая ему вызов, и мой грубый тон застал всех врасплох.

Я сам удивился, сколько злости выплеснулась в этих пяти словах. Брат отступил на шаг, думая, что я его ударю, и все на мгновение замолчали, пока Алан Раст не прервал молчание.

— Слабый разум смертным дан! — процитировал он пьесу, которую предполагалось репетировать.

— Бей его, парень! — взывал Уилл Кемп.

— Можно мы начнём? — вмешался Раст. — Нам нужно работать.

— Но у нас нет пьесы, — возразил Ричард Бёрбедж.

— У нас есть роли из «Сна», — огорченно ответил мой брат. — Мелкий ублюдок не украл эти страницы.

Первая задача заключалась в том, чтобы заменить мелкого ублюдка. Пайщики совещались, и я видел, как они посмотрели на меня пару раз, но я не отводил взгляд, показывая, что роль нужно отдать мне, и всё же в конце концов они отдали роль Титании Бобби Гофу, ученику Томаса Поупа. Он был на год младше Саймона Уиллоби, и выбор меня удивил. Бобби был худым, очень застенчивым, тихим и мог расплакаться, если что-то шло не так или его ругали. В костюме, с накрашенным лицом у него появлялась хрупкая красота, а Титания, как мне казалось, была отнюдь не хрупкой. Она была могучей царицей, вполне способной противостоять своему своенравному царю, а Бобби, хотя у него и хороший чёткий голос и он неплохо сыграл пару больших ролей в «Театре», казался более подходящим для более мягких женских ролей, чем дерзкая Титания. Тем не менее, выбрали его, и мой брат дал ему страницы с ролью царицы эльфов.

— Можешь прочитать их сейчас, — сказал он.

И день, начавшийся плохо, только ухудшился. Мы репетировали сцену в конце пьесы, в которой Титания, окруженная свитой эльфов, ласкала уродливого ослиноголового Основу. Когда мы впервые прочитали сцену, реплики прерывались смехом, но сегодня был просто несчастливый день. Разумеется, Уилл Кемп знал свои реплики.

— Надо бы мне к цирюльнику, любезнейший, — провозгласил он, потирая щеку, — сдается мне, что у меня лицо слишком уж заросло волосами. А я такой нежный осёл: чуть меня волосок где-нибудь пощекочет — я начинаю скрестись.

Сидящий возле Уилла Бобби Гаф смотрел в сценарий.

— Не хочешь ли ты... — он остановился, поднеся страницу близко к глазам, — этой сладкой?

— Сладкой, — подтвердил я.

— Не хочешь ли ты сладкой музыки послушать, любовь моя?

Уилл Кемп потянулся, наслаждаясь пышными подушками, изображающими будуар царицы эльфов. 

— О, что до музыки — у меня отличный слух. Ну что ж, пожалуй, сыграйте мне что-нибудь на щипцах и на костяшках, — сказал он.

Бобби держал страницу очень близко к глазам. Освещение было плохим, но прочитать всё-таки можно. 

— А может быть, — нерешительно сказал он, — скажи мне, нежный друг... — Он опять замолк и нахмурился. — Желаешь ты чего-нибудь… — он посмотрел на меня, — что за слово...

— Покушать! — взревел Уилл Кемп. — Господи спаси, парень, «покушать»! Чёрт возьми, разве ты не умеешь читать?

Бобби чуть не расплакался.

— Я умею читать, сэр.

— У него плохое зрение, — с тревогой сказал Томас Поуп, его наставник. — Ему приходится подносить текст близко к глазам, но он усердный!

— Чёртово усердие! — разъярился Кемп.

— Бобби. — Алан Раст взял мальчика за руку. — Иди к окну, — указал он на высокий эркер, где светлее всего. — Начни учить свои реплики.

— Хорошо, сэр.

Раст повернулся ко мне. 

— Ричард? Встань на его место и прочитай реплики.

— Мне ни к чему играть сцену, — угрюмо сказал Уилл Кемп, — я знаю чёртовы реплики. Мы можем двигаться дальше.

Мы продолжили. В мучениях.

Сильвия и другая служанка пришли в зал как раз перед окончанием репетиции. Они начали пришивать белые розы и красные кресты на обрамлявшую авансцену ткань, и Сильвия всё поглядывала в мою сторону. Мы репетировали финал пьесы с Джорджем Брайаном, играющим Дюка Тезея, и Томасом Белтом, вторым учеником Джона Хемингса, играющим Ипполиту. Оба знали свои роли. Предполагалось, что я снова работаю суфлёром со всеми отдельными ролями, с которыми возникают проблемы, но, к счастью, все актёры кроме бедного Бобби Гофа знали свои роли. Я поглядел на Алана Раста. 

— Мне нужно отлить.

— Иди, — махнув рукой, рассеянно сказал он.

Я поднялся на сцену и прошёл через занавешенную дверь в гримёрку, и, конечно же, Сильвия последовала за мной. Она обняла меня. 

— Боже, какой ты милый и тёплый! Так о чём же был весь этот сыр-бор сегодня утром? Её милость решила, что вы поубиваете друг друга.

— Почти так и было.

— Так расскажи!

— Любопытно, да?

— Ты хранишь от меня секреты, Ричард Шекспир? —  усмехнулась она.

И я рассказал. Рассказал, как драгоценные страницы с новой пьесой моего брата украли из сундука в большом зале и как Саймон Уиллоби, по-видимому, их забрал.

— А я дурак, — сказал я.

— Почему?