Безумен род людской

Поздно вечером в Шордиче не услышишь стук копыт, а это была не одна лошадь, а грохот множества копыт, едва заглушаемый снегом. Всадники приближались, и мы ждали, что они проедут мимо, но они остановились, и наступила тишина. Лошади означают деньги, а деньги означают власть. А власть — значит проблемы, и все в «Вонючем цыплёнке» это знали. Мы уставились на дверь.

— Это не к нам, — прервала Маргарет напряжённое молчание.

Молчание затянулось.

— Они ушли, — неуверенно сказал Хэрольд.

— Мне нужно отлить, — объявил я, оставил монетку на столе, схватил плащ и направился к двери кладовки.

— Не здесь, мерзавец! — заорал Хэрольд. — Выйди в переулок, как истинный христианин!

Я протиснулся в дверь. Под бочками скрылась парочка, и я толкнул дверь в конюшню и увидел поджидающего там человека. Вернее, увидел длинную тусклую полоску клинка. И стоило мне появиться, как его направили на меня. Владелец клинка молчал. Он был в чёрном, и я увидел его только потому, что в задней комнате дома Нелли Коттон горел фонарь, освещая двор. Нелли никогда не спала. Она не покладая рук шила в дальней комнате одежду для своих детей, лежащих на кладбище Святого Леонарда. Она была безумной.

Мужчина двинулся ко мне, свет фонаря Нелли мерцал на его клинке. Я быстро свернул налево, через ворота в смрад переулка, но там ждал ещё один тип, тоже в чёрном и тоже с клинком, на этот раз — коротким ножом с широким лезвием.

— Тебя хочет видеть мистер Прайс, — сказал он, и тот тип, что стоял во дворе «Сокола», прошёл через ворота и острием шпаги коснулся моей спины между лопатками.

— Что за мистер Прайс? — спросил я, прикидывая, что сумею подпрыгнуть, уцепиться за стену и перемахнуть через неё в задний двор Дэви Локета, но меня подтолкнули клинком в спину. Я не успел бы перепрыгнуть.

— Мистер Прайс, — сказал второй тип, — это джентльмен, который хочет тебя увидеть.

— Вы ошиблись, — сказал я и на мгновение даже поверил в это. Я знал единственного мистера Прайса, продавца рыбы, и он не мог заработать и двух пенни, не говоря уже о слугах в чёрных одеяниях и с обнажёнными мечами.

— Нет, Ричард, — сказал позади меня владелец клинка, — мы не ошиблись.

— Иди и не дергайся, парень, — сказал человек с ножом, — и сохранишь яйца.

— Или одно яйцо, — сказал владелец шпаги и сдвинул клинок так, что он пронзил плащ и скользнул между бедер. А потом он надавил. — Но лучше хотя бы одно, правда, парень?

Он был прав. Так что я смиренно пошёл.

Их было шестеро, и семь лошадей. Седьмая — для меня. Это была заморенная кляча с седлом, но без стремян, и даже если бы я мог послать её в галоп, всё равно никогда бы не удрал от шестерых всадников на холёных жеребцах. Это были перси. Персиванты. Они мне этого не сказали, но в этом не было необходимости, потому что ими верховодили лобастые близнецы, над которыми издевался Алан Раст в «Театре». Один ехал слева, а другой справа, и они обсуждали меня.

— А он симпатичный.

— Да, брат. Пока что.

— У него красивая шляпа.

— Точно!

— Он не очень-то разговорчив, да? — Правый близнец толкнул меня. — Проглотил язык?

— Скорее всего, он лишится языка, — сказал второй близнец, — если мистер Прайс решит его вырвать.

— С корнем.

— Кулдык-кулдык, — произнёс второй близнец со смехом. — Так ты будешь говорить, когда он с тобой разделается.

— Нет, — возразил первый, — обычно больше похоже на буль-буль, но только после того, как они перестают кричать.

— Значит, будет кулдыкать и булькать.

Близнецы были молоды. Лет двадцать с небольшим. Молодые и уверенные. А те двое, что ехали впереди, и двое позади, были крупнее, старше и молчали. Пара впереди слушала болтовню близнецов, даже не оборачиваясь, и я чуял, что они презирают близнецов.

Мы двигались медленно. Нельзя торопить лошадь в темноте, если не хочешь, чтобы она сломала ногу, особенно когда едешь по ненадёжной дороге и недавно выпавшему снегу. Мы направились на северо-запад вокруг города, следуя по Хог-лейн между укрытыми снегом живыми изгородями. На юге темнела полосой городская стена с зубцами, слабо освещенными лондонскими фонарями. Ночной ветер дул с юга, принося в город вонь сточных вод и дыма. Лунного света едва хватало, чтобы рассмотреть гладкие и белые поля.

Лошади ускорили шаг, когда мы достигли домов к северу от Криплгейта. У дверей горели фонари, из окон таверны лился тусклый свет. Улицы стали узкими, пришлось нырять под выступающие балконы или свисающие вывески. Мы миновали «Утку и селезня», где я когда-то выиграл шестнадцать шиллингов в карты у портного с севера. Карты были мечеными. На мгновение я испугался, что перси отведут меня обратно во двор Мусорщика, но потом мы повернули на юг, к Смитфилду. Сторожа ныряли в дверные проёмы, и несколько человек, которые ещё не спали, нырнули в переулки, чтобы не попадаться на глаза одетым в чёрное мужчинам на крепких лошадях.

— Может, у симпатяги есть подружка, брат, — сказал близнец слева от меня, когда мы въехали на большую площадь Смитфилдского рынка.

Близнец выдохнул облачко пара.

— Нам же нравятся сёстры, братишка.

— Ох, нравятся.

— Или все-таки подружка?

— Нам и подружки нравятся.