Безумен род людской

— Ты не хочешь стать солдатом, — сказала она, — потому что солдат рубят на кусочки. Ты хочешь работать на конюшне, как твой папа. И перестань ковыряться в носу. — Она шлёпнула Робина по руке и накинула шёлк ему на плечи, а после подвернула, пришпилила ткань и добавила шёлковую ленту. — Смотри, ты прямо настоящая милая фея!

— Не хочу быть феей.

— Но ты фея. И ты поёшь. Ты поющая фея. — Она завязала ленту и взглянула на меня. — У него приятный голос. У Робина. Он поёт как птичка, правда? Как маленькая красногрудая малиновка.

Робин ничего не сказал, просто глядел на меня, словно призывая на помощь в борьбе с этим чудовищным женским злоупотреблением властью.

— Так ты застрелил лошадь? — спросила Сильвия.

— Вряд ли.

— Значит, ты её не убил?

— Нет, просто напугал.

Она усмехнулась и хотела сказать что-то ещё, но тут Джин окликнула моего брата: 

— Мы кладём ковры на сцену?

— Да!

— Так что, феям не нужна обувь?

— Конечно, им не нужна обувь.

— Ты слышал? — сказала Сильвия Робину. — Тебе не нужна обувь, так что не забудь помыть ноги.

— Зачем?

— Потому что я так сказала. — Она чуть отпрянула, чтобы посмотреть на результат своих трудов. — Прелестная маленькая фея! Разве он не прелестный, Ричард?

— Ещё как, — сказал я.

— И не грызи ногти! — Сильвия шлёпнула Робина по руке.

Мальчик нахмурился. 

— Тётя Сильвия собирается выйти замуж за Тома, — сказал он ни с того ни с сего.

Мой мир остановился. Я понятия не имел, что сказать, потому что сказать было нечего. Сильвия покраснела и отвернулась. Она разрезала ножницами кисею, и лезвия на мгновение дрогнули, а потом снова решительно начали резать.

— Ты выходишь замуж? — беспечно спросила Джин, стоя на коленях перед другим ребёнком.

На мгновение наступила тишина. Сильвия сжимала губами две булавки, но вынула их.

— Мой отец так хочет, — попросту заявила она.

— Кто этот Том? — спросила Джин.

— Лодочник. — Сильвия так и не взглянула на меня. — Он помогает моему отцу.

— Хороший парень?

— Обошьём этот край атласом?

— На детских жилетах будем использовать синий цвет. — Джин, всё ещё стоявшая на коленях, заёрзала по полу, чтобы посмотреть на Робина. — Какая красота! До чего же хорошо выглядит этот высокий! А может быть, сделать то же самое для Титании? Но в золоте? Мы принесли золотой?

Сильвия зажала губами две булавки и покачала головой.

— Я принесу, — сказал Джин, вставая.

Сильвия выплюнула булавки. 

— Нет, я схожу! 

Она пробежала по залу и исчезла за большими дверями. Робин, обмотанный марлей и атласом, принялся ковырять в носу.

— Прекрасная девушка, — сказала Джин, когда Сильвия ушла. — Этому Тому повезло.

— Да, повезло, — невесело подтвердил я.

— И шить она умеет! — Джин начала подшивать край безрукавки Робина. — Она мастерски управляется с иглой. С ней хорошо работать вместе.

— Да, — сказал я.

Джин откинулась на каблуках и посмотрела на меня.

— Силы небесные, Ричард, не понимаю я вас, Шекспиров. Витаете в облаках. Стой спокойно, паршивец. — Она шлепнула Робина по руке. — Не ковыряйся в носу! Хочешь, чтобы все мозги вытекли? Как ты думаешь, почему твоя Сильвия не замужем?

— Моя Сильвия? — спросил я.

— Ради бога, ей шестнадцать! Жена Джона Хемингса в шестнадцать уже овдовела. Сильвия должна была выйти замуж два года назад.

— Должна?

— Нечего тебе это слушать, — сказала Джин Робину, — и не грызи ногти или всё закончится двумя обрубками, как у Скользкого Даниэля. Будешь есть как собака, с такими-то обрубками. Она не хочет выходить за этого Тома, так? А её отец слишком мягкий, чтобы заставить.

— Кто этот Скользкий Даниэль? — спросил Робин.

— Ты его не знаешь, дорогой, но он устраивает ужасный беспорядок, когда ест. Не может даже зад подтереть, так что от него ужасно воняет.

Робин рассмеялся, а я смотрел за двери зала, но Сильвия не появилась. Снег падал всё сильнее, окно эркера облепило белым, и пайщики решили объявить перерыв и отпустить всех домой.

— Встретимся завтра, — объявил мой брат.

И я пошёл домой.

Поднялась метель. Почти весь день казалось, что мы потонем под большими мягкими хлопьями, но когда я добрался до дома, снег прекратился. Я заплатил вдове Моррисон за комнату три шиллинга, и она уставилась на монеты, как будто прежде никогда не видела ничего подобного.

— Февральское чудо! — произнесла она и поцеловала меня в щёку. — Возьми овсяную лепёшку, милый. Возьми две.

— Как отец Лоуренс? — спросил я.

— Он занят, дорогой. — Она подмигнула мне. Как я подозревал, это значило, что старый священник выслушивает исповеди.

— Тебя здесь спрашивал один тип.

— Меня?

— Мерзкий тип, — сказала она, и вид у меня, видимо, стал встревоженным. — Всё в порядке, дорогой, — продолжила она, — я сказала, что ты не заплатил за жильё и тебя вышвырнули на улицу. Это ведь почти правда, верно?