Безумен род людской

Он был обманщиком, духом глубоких лесов, интриганом, и мне казалось, что эту роль прекрасно мог сыграть один из мальчиков, а пайщики отдали её человеку, обычно игравшему королей, лордов или тиранов. Раст изменил роль и в качестве комика соревновался с Уиллом Кемпом. Он не пытался уменьшить свой рост, хотя и заговорил более высоким голосом, а все его движения стали подчёркнуто легкими. Замирая, он был само достоинство, но достоинство исчезало, когда он двигался. Он танцевал, дрожал, был нетерпеливым, был забавным.

— Мой милый Пак, поди сюда! — звал Оберон, и милый Пак слишком ретиво понёсся по сцене и застыл в готовности снова умчаться.

— Ты помнишь, — продолжил Оберон, — как слушал я у моря песнь сирены, взобравшейся к дельфину на хребет?

И Пак кивнул слишком быстро и с нетерпением. Он дрожал, как будто жаждал улететь, исполняя поручение. Он явно не слушал хозяина. Оберон хотел, чтобы он вспомнил, как пела русалка пела и успокоилось бурное море, а звезды опустились, чтобы услышать её музыку.

— Ты помнишь?

— Я помню! — быстро ответил Пак, и стало ясно, что он не помнит, но что бы ни произошло, в конечном итоге получится не так, уж слишком в нём много энергии и мало здравого смысла. Зелье из волшебных цветов выльется на веки не того любовника, и результатом будут несчастные пары и замешательство. 

— Найди цветок, — приказал Оберон, показывая на левую часть сцены, — и возвратись скорее, чем милю проплывет Левиафан.

— Весь шар земной готов я облететь за полчаса! — произнёс Пак и убежал через правую дверь, словно за ним гнался медведь.

Все засмеялись.

Сильвия тоже засмеялась. Она покинула большой зал, когда принесла ткани, но вскоре вернулась с Джин, нашей швеёй, в руках обеих женщин громоздилось ещё больше ткани. Леди Энн Хансдон, бабушка невесты, осмотрела некоторые законченные костюмы и настаивала, что их нужно ещё больше украсить.

— Вот деньги, мастер Шекспир, — сказала она моему брату, — потратьте их!

Он поклонился.

— Ваша милость, — пораженно ответил.

— И не скупитесь! — властно сказала она.

В «Театре» имелся большой склад одежды, который я считал своим гардеробом, но мы не особо беспокоились о костюмах – достаточно замаскировать мальчиков под женщин и одеть благородных героев в шелка и атлас, а простого человека в бумазею. Играя Тита Андроника, Ричард Бёрбедж надевал штаны, сорочку, ниспадающий воротник и ботинки, а поверх искусно драпировали белую простыню, изображающую тогу. Его воины в исполнении нанятых актеёов носили побитые шлемы и дырявые нагрудники, прошедшие службу в Ирландии или Нидерландах. Публика никогда этого не замечала, но леди Энн хотела всё самое лучшее.

— Я хочу, чтобы пьеса напомнила маскарад, — твердила она.

Я никогда не видел маскарад, но знал, что это расточительное развлечение, которое устраивают в загородных особняках и городских дворцах для королевы и аристократии. Брат сказал, что это не столько пьесы, сколько показуха, изобилующая богами и богинями, хорами и музыкантами, с самыми замысловатыми эффектами и костюмами, которые только могли создать изобретательность, деньги и рукодельницы. Боги летали, русалки как будто скользили по озерам, фонтаны извергали цветную воду, траву красили в золотой цвет, херувимы мило щебетали, и что самое удивительное, женщины играли женщин. 

— И некоторые делают на редкость хорошо, — сказал мой брат.

— Тогда почему мы не...

— Потому что пуритане уже достаточно нас ненавидят! Выведи женщин на сцену, и пуритане сожгут театры дотла. Если пуританин чего и боится, так это — женщин. Кроме того, они ненастоящие актёры.

— Ненастоящие?

— Театры масок — простые благочестивые декламации, — зло сказал он, — созданные, чтобы заставить публику поддаться бесконечным речам о целомудрии, благородстве, храбрости и другой подобной ерунде. На них приятно смотреть, но тоскливо слушать.

«Сон в летнюю ночь» будет приятно смотреть. Джин с Сильвией принесли много ярдов белого шёлка, кремового атласа и тонкого кружева, чтобы одеть фей. У группы самых юных мальчиков-учеников были роли фей со словами, но их сопровождали полдюжины детей из прислуги лорда-камергера, для которых мой брат написал три песни, а Фил положил на музыку. Дети были сыновьями домашних слуг, а один, по имени Робин, оказался племянником Сильвии. 

— Поздоровайся с Фрэнсисом Дудкой, — приказала она ему.

— Привет, — произнёс мальчуган лет шести-семи.

— Привет, — ответил я неловко.

— Он маленький негодник, — произнесла Сильвия, наклоняясь, чтобы укутать Робина. — Стой спокойно, или я тебя шлёпну.

Последние слова адресовались ребёнку, который смотрел на меня широко открытыми глазами.

— Он старший сын моего брата, — объяснила Сильвия.

Её брат Нед работал в конюшнях. Кажется, вся её семья имела связи с хозяйством лорда Хансдона. Отец Сильвии работал гребцом его милости, пока не купил собственную лодку, а её мать, как и Сильвия, работала служанкой.

— Думаю, Робин тоже будет служить семье, когда вырастет, — продолжила она.

— Я хочу стать солдатом, — сказал Робин.