Безумен род людской

«Это обман, — говорил сэр Годфри, иногда стоя за спиной одного из нас и расстёгивая штаны, — столь же фальшивый, как сиськи у продажного содомита, но публика хочет быть обманутой, а вы — волшебники. И первый шаг для убеждения дурака — поверить самому! Вы должны верить, потому что, если не верите вы, то и они не поверят. Во имя Отца и Сына, мальчик, нагнись».

Обман — тяжёлая работа. Может показаться, что это легко. Но стоит только понаблюдать за ряжеными на какой-нибудь деревенской ярмарке, чтобы понять разницу между людьми, которых вы видите на сценах лондонских театров, и неловкими дурачками, кривляющимися на своих повозках. Страшно проходить через дверь артистической на суд двух тысяч зрителей, стоять лицом к лицу перед лондонцами, смотрящими с галерей, и видеть море внимающих лиц во дворе. Некоторых актёров, играющих всю жизнь, рвёт перед ведром у выхода на сцену, другие бледнеют как смерть и не могут унять беспокойство или крестятся украдкой. Но когда пора выходить на сцену, они открывают дверь и уверенно шагают в круг света. Они улыбаются, их плащи изящно кружатся, и простолюдины приветствуют их изумлением и аплодисментами, а всё почему? Потому что они притворяются.

Именно это я и сделал в ту ночь в жаркой комнате мистера Прайса. Я притворился. Я был напуган, это правда, потому что знал — ничего хорошего ждать не приходится, но я актёр, и хотя мое сердце билось как пойманная птица, а мышцы на правой ноге дрожали, я притворился смелым. Потом я увидел, что находится в руке у Потного, и страх превозмог притворство.

Это было клеймо. Он держал длинный железный прут, обёрнутый в толстую ткань, и на его конце было раскалённое железо. Этот наконечник пылал красным жаром, мерцая в уже перегретом воздухе.

— Неси, — опять сказал мистер Прайс, и Потный обогнул стол. — Держи его, — приказал мистер Прайс, и Рыбоед схватил меня. Он держал меня крепко, повернув  левой обнажённой рукой к Потному.

— Ты хочешь сбежать, а не принести мне то, что я требую, — сказал Джордж Прайс, подняв руку, чтобы остановить раскалённое железо, — и потому я помечу тебя клеймом с буквой «П». Оно может означать «Прайс», но нет. Может означать «протестант», но нет. Оно могло бы даже означать «притворщик». Но это значит «папист».

— Я не папист, — произнёс я, больше не притворяясь. Страх уничтожил притворство, и голос не пронесся над головами простолюдинов, которые наваливаются на край сцены и щелкают орехи у наших ног. Я с испугом всхлипывал.

— «П» значит «папист», —повторил мистер Прайс. — Римская нечисть — враги нашей страны и прячутся в тени, а я помечаю их, выводя на чистую воду.

— Я не папист, — повторил я почти шёпотом.

— Возможно, и нет, — сказал мистер Прайс, — но я поставлю тебе клеймо паписта, и если ты обманешь меня, мастер Шекспир, каждый констебль и каждый судья в Англии узнает клеймо и отыщет тебя. Каждый шериф в каждом городе получит твоё описание. Ты будешь человеком с клеймом, и ты станешь моим! — Он кивнул Потному. — Давай.

Потный покосился на меня и ткнул клеймом мне в предплечье.

И я завопил.

Боль была ужасной. Я закричал и дернул руку, чтобы избавиться от боли, но Рыбоед удерживал меня слишком крепко. А затем вмешался Саймон Уиллоби.

Он с криком бросился через комнату. 

— Я сам! Он сделал мне больно, разрешите мне ему отомстить! 

Он оттолкнул Потного, случайно убрав клеймо с пузырящейся кожи на моей руке, а потом схватил железный стержень, желая снова воткнуть его в мою плоть.

Только он забыл, что всё клеймо — и буква П на конце, и служивший ручкой длинный железный стержень — раскалены. У него не было тряпки, как у Потного, и как только он схватился правой рукой за стержень, Саймон снова закричал. Он завопил как ребёнок, бросил клеймо, сунул обожженную руку между ног и присел, всхлипывая.

— Как больно, о Боже, помоги мне! Как больно!

Тростник на полу загорелся. Он был сухим, его следовало заменить несколько недель назад, и как только докрасна раскалённое клеймо упало, тростник охватило пламя, которое быстро распространилось. Рыбоед и его спутник отпустили мои руки и начали тушить огонь, Саймон Уиллоби визжал, а Поросёнок Прайс завопил Потному, чтобы тот поднял железный прут. Что он и сделал, но когда Саймон Уиллоби вырвал клеймо, Потный выронил ткань, и теперь, схватившись голой рукой, заорал от внезапной боли и снова уронил раскалённое железо. Сено вновь вспыхнуло. 

— Рутгерс! — закричал Прайс. — Воды!

Персивант выбежал из комнаты, оставив дверь открытой. Прайс помогал тушить пламя, Уиллоби сидел на корточках, плакал и ныл, Потному удалось найти тряпку, поднять клеймо и, не зная, что с ним делать, он отнёс прут обратно к очагу, а тем временем дым от обугленного тростника устремился к волшебным кораблям на разрисованном потолке.

— Вы что, хотите поджечь дворец её величества? — раздался голос в дверях.

Там с удивленным выражением лица стоял высокий и мрачный тип.

— Недоразумение, сэр Леонард, — резко ответил Прайс, — недоразумение.

— Её величество будет недовольна вашим недоразумением, мистер Прайс. Дворцы немало стоят!