Безумие

Санитары привыкли к ее ночным хождениям по коридору, по палатам. Сестры смирились. Она никого не трогала. Даже напротив: поправляла кому-то сползшее одеяло; подтыкала простыню; к пересохшему рту подносила кружку с водой. Сиделка новая у нас появилась, грустно сестры шутили.

И никто не знал, не понимал, что для нее ночь; и почему она ходит, ходит по палатам.

Так прекрасно быть распятым. Так заманчиво ловить всею собой, как прозрачным бреднем, сны людей.

Сны! Она видела сны вместе с ними. Больные спали и не подозревали, что меж них ходит ловец их снов. Вот девочка, недавно привезли, лежит на раскладушке в коридоре. Манита подходит, протягивает вперед руки. Пальцы, медленно шевелясь, ощупывают неведомый юный сон. Что снится ей? Огромный дом-дворец, на окраине города, город тысячью огней шевелится вдали, горящее чудовище; а громадный дом тоже чудище, он наполовину пустой, и девочка осторожно, пугаясь, идет по его длинным, бесконечным коридорам; и я иду вместе с ней. Открывается дверь. Увязанная в черный платок, женщина с толстым, картошкой, носом стоит в дверях. Что ищешь, девочка? Черного котенка. Я потеряла черного котенка! Он был мой друг! Мой ребенок! Он умел говорить. Я целовала его в нос. Он вырвался от меня и убежал. Женщина с картофельным носом жалостливо ахает и прижимает ладонь к подбородку. Ну пойдем искать! Выходят, обнявшись, в коридор, и я за ними. А коридор вдруг раздается до размеров площади, и на площади – торг, великий рынок, все покупают и продают, и зазывают, и выкликают цену. Тут и фрукты-овощи! И обувь! И самоцветы! И меха! И икра в бочках! И животные, да, вон они, звери, на руках у людей, в корзинах и клетках, в ящиках и коробках! А почему у людей зверьи головы? А где же мой котенок? Может, его украли и сейчас продадут! Не плачь, дитя, нет его тут. Давай купим точно такого же. Черного! С золотыми глазами!

Нет! Мне другого не надо! Мне – мой нужен!

А где я смогу заночевать? Я спать хочу! Нос-картошка отваливается, катится с лица. Безносый череп глядит на девочку. Я шагаю вперед – ее защитить. Еще не время. Ты еще будешь жить и спать. В пустой комнате. Их во дворце много. Только дверь поплотнее закрой. Шкафом прижми. Все равно будут ломиться. Все равно нападут. А ты тогда прыгай в окно; здесь невысоко.

Невысоко?! Гляди! Земли не видно!

Манита, взяв за руку девочку, подходила с нею к окну, а там, внизу, в седом тумане таяла далекая земля, и, еле различимый глазом, бежал по сизой от инея осенней траве маленький черный котенок. И девочка, оттолкнув ее руки, вскакивала на подоконник и бесстрашно прыгала в окно, и летела вниз головой, раскинув руки, и кувыркалась в воздухе, задирались ноги выше головы, раздувалась юбка. Лежала на заиндевелой траве. Котенок прыгал ей на грудь и пел песню.

И плакала Манита, уткнув в ладони лицо, о несбывшейся жизни, о чужой великой любви.

А может, это она видела другой сон; проникая в двенадцатую палату, подходила к спящему Вите, и ему тоже снился черный котенок. И окоп; и взрывы; и потоками текла ночная краска, умбра натуральная, сажа, сиена жженая. Манита во сне брала Витю за руку. Уводила прочь от взрывов. Приводила в сияющее огнями кафе. Это Горький? А может, Москва? А может, и сам Париж? Мы с тобой тут вдвоем, Витька. Все это снится мне! Что закажем? А я так хочу курить! Под ложечкой сосет! Уши пухнут! Мне в больнице не дают курить. Я стреляю окурки у врачей. Недавно мне Шура Запускаев дал целых две сигареты. А доктор Сур курит «Приму». Она дешевая.

Сидели за столиком в кафе и курили, и дым Маниты обвевал Витины рыжие, с солью седины, буйные кудри. Не уходи из моего сна! Я не уйду, Витя.

Она, невидимая, шла по палатам. Она приходила в чужие сны. Она уводила их из снов, где царили боль и ужас, в радость и в свет. Правда, часто, чтобы достигнуть счастья, приходилось пробираться через громады горя, и Манита, крепко сжимая руку дрожащей женщины, плачущего мужчины, шептала: капричос, капричос. Надо пройти Гойю, чтобы прийти к Леонардо. О, в Леонардо тоже есть тьма! Дьявол есть! Он прячется за тихими улыбками его святых женщин. К нему не пойдем. Закройте глаза. Я приведу вас в ваш собственный рай. Я верну вам ваше родное счастье.

И люди, во сне, тянули к ней руки и сердца.

Манита уводила их от снов, где мир грыз и высасывал их, как мозговую кость. Уводила от дымных кухонь; от водочных бутылок; от грязной ругани; от шальных попоек; от битья посуды; от насилия в подворотнях; от спанья под забором; от вранья в виде клятвы; от чужой крови. Не убивай ребенка! Не убивай мать! Не убивай отца! Не убивай соседа! Не убивай себя!

Но эта жизнь так плоха! Безумна! Я не хочу так жить!

Милый, есть счастье иного ухода. Я помогу тебе уйти.

Мы все немножко сумасшедшие в своей счастливой стране. Реют флаги. Всем дают квартиры. Или не всем, это неважно. Всех лечат в больницах бесплатно. Пусть током, это тоже неважно. С трибун гремят: у вас у всех радость! У нас у всех горе, но это тем более неважно. Радость всеобщая, а горе отдельное. Есть разница.