Безумие

Весь смысл был – в этом крике и беге. Бежать от чего-то? Бежать навстречу? Все равно. Бежать, потому что сам бег – свобода!

Манита ощущала себя барабаном натянутой кожей, и в нее должны кулаками бить люди. А люди били кулаками в стены. Люди опрокидывали тележки с посудой и каталки, расшвыривали носилки, рвали зубами и руками смирительные рубахи.

Смерть беспощадна. Она всякого заломает. Ей все равно, кто ты. Главный или последний. Но есть ее порог. Все боятся его переступить. А вся штука в этом. Переступи – и ты свободен! Счастлив!

Каждый из нас скелет. Все мы скелеты. Скелетики. Всякий. Кто сейчас ест, пьет, ходит, дышит. Толкается в транспорте. Спит на перине. Любится с любимым, с любимой. Или с нелюбимыми, неважно, все равно любится, потеет. Скелеты гремят, скелеты обнимаются и дерутся. Скелеты клацают зубами, шепча слова любви. Все равно все сдохнут. И все скелеты боятся стать скелетами. Смерти – боятся.

Манита бежала по коридору босая. Где она потеряла шлепанцы? Да надевала ли? Голые твердые пятки звенели о пол, как лед об лед. Больные бежали за ней, сшибали с ног визжащих санитарок.

Санитары пробовали вторгнуться в людское месиво, поймать кого-нибудь, повалить на пол. Не смогли. Санитаров подмяли, увалили на пол самих, быстро, крепко, зло и весело скалясь, связали скрученными простынями, полотенцами.

– Вот так! – надсадно и радостно вопила Манита. – Лежать!

Она подбежала к санитару Жуку и засунула ему в орущий рот скомканное полотенце.

Из раздатка наперерез толпе ринулись поварихи с половниками и ножами в руках. Ножи лязгнули об пол. Половники полетели в стены. С поварих срывали белые шапки. Кидали шапки в кипящий суп.

– Сейчас и вас в суп бросим! Живчик, вяжи их!

Поварихи лежали на полу, беспрерывно кричали и дрыгали ногами. Больные ловко связали их друг с другом, рука об руку, спина к спине. Суп булькал на плите. Мишка Дровосек из палаты буйных подбежал к плите, взял громадную кастрюлю за ручки, как игрушечную, и вылил кипящее дикое варево в раковину.

– В смерти жрать не будем! Там всегда будем сыты!

Над бегущими возвышался один слишком высокий, каланча. Лысина загорелая, потная, блестит. Пух волос крыльями – над ушами. Коля Крюков, бывший моряк, торчал над толпой бегущих больных, вставал над белым морем халатов и пижам, седины и бледных испитых щек, он качался, он поднимался над командой, над Кораблем дураков, и сам был дурак, а куда деваться, и сам был он тут, на безумном Корабле, штурман-рулевой, как и на флоте когда-то, и вел дураков своих, так же, как и Манита, они двое были вождями, они вели своих людей, и радовались люди и бежали, топали ногами, а Коля, поднимая над бедными голыми головами крепкие руки, будто держа штурвал, вел Корабль, он не позволял ему крениться, не позволял напороться на льды, шел мимо айсбергов, мимо торосов, он знал курс, ему показал лоцман, и плевать, что половина команды – это не люди, а звери, это зверолюди, вон, вон они, доктора, чудища с мордами львов и носами попугаев, что медленно, планомерно убивают их – а они сейчас вырвутся, убегут от них, смерть ждет за углом, никто не знает ее имени – пуля, огонь, лед, – но все шепчут ей одну молитву: мы с тобой, и мы свободны.

– Вниз! На выход!

Манита взмахнула рукой, махнула еще и еще раз, зовя, увлекая, и с подземным рыком, с яростным ревом люди ринулись за ней вниз по лестнице.

Падали через перила; между лестничными клетками натянуты сетки. Барахтались. Вопили. Плакали. Карабкались, вцепляясь пальцами в сетку, проваливаясь ногами в крупные ячеи.

Манита скатывалась по лестнице с непрерывным криком.

Добежав до первого этажа, замолчала.

По лестнице сваливались, стекали, бежали, падали больные из других отделений. Из всех отделений. Как нас много! Какие мы храбрые! Мы не боимся смерти. Режьте! Стреляйте!

Белая борода мелькала. Беньямин. Он здесь. Как хорошо.

Рыжие, с вьюжными прядями, лохмы. Голубые круглые, птичьи глаза расстреливают и убивают. Афанасьев! Полоумный художник! Все это запомни, и все напиши.

Если останешься жив.

Да это все равно. Если умрешь – все равно напиши. Там тоже есть краски и кисти.

А ты что, Манитка, все вспомнила?! Ты себя – вспомнила?!

Да. Я все вспомнила. И кто я такая. И кто такие мы.

И куда мы все вместе, вослед уходящему свету, бежим.

И кто идет за нами вслед, из сумасшедшей тьмы.

Манита глядела во все глаза на охранников, приближавшихся к ней. Охранники видели падающую сверху людскую лавину. Быстро вытащили из кобуры оружие. Целились в больных.

Им все равно, больные это или здоровые. Все равно, помни.

Манита подбежала близко к молоденькому охраннику, державшему не пистолет, а автомат. Парень не успел слова сказать. Манита вцепилась в автомат мертвой хваткой и рванула на себя. Ее рывок был таким резким и мощным, что парень от неожиданности и ужаса разжал пальцы.

Манита не умела держать никакое оружие. Но она держала автомат. Странно правильно, наперевес. Автоматный ремень, отстегнутый, волочился по полу.