Безумие

– Старый год ушел!
На смену я ему явился,
Но я затем пришел,
Чтоб мир еще сильней переменился!

Его грудью загородил второй больной. Золотая звезда на еловой макушке качалась над самом его затылком.

Он подхватил:

– Да, много, много дел
Мне нынче предстоит!
Но каждый гражданин пусть знает свой удел
И на посту стоит!

Вот уже третий топчется рядом. Уже три игрушки. Они говорящие. Попугай снисходительно косится на чтецов с ежовой ветки красным бешеным глазом.

– Мне надобно улучшить
Все сельское хозяйство!
Чтобы крестьянам легче было жить,
К рукам взять надо разгильдяйство!

И четвертый больной вырос красным елочным грибом из-под навощенного зального паркета.

– Мне надо в фабриках, заводах
Труда производительность поднять,
И Красный наш Советский Флот на водах
Скорее усилять,
Еще мне надо молодежь рабочую, крестьянскую
Втянуть всю в Ленина ряды!
Мне надобно усилить солидарность пролетарскую –
Все в ленинскую партию иди!

Больные внимательно слушали. Водили в воздухе руками. Елка тихо качалась над головами. Может, это читали врачи, хитро переодетые больными. В Новый год ведь бывают чудеса и волшебства. Может, врачи останутся тут навек, станут больными, а больные облачатся в белые халаты, натянут белые шапочки, покивают врачам на прощанье и тихо уйдут из больницы. В белых халатах, да в убогих шлепанцах.

Кто сочинил стихи? Они сами. Кто были они? Они не помнили. Все помнила за них и все знала про них перевернутая елка. Висела, освещая золотой пятиконечной звездой всю их жизнь. Жизнь маленькая, елочная игрушка. Сними меня с елки, когда кончится праздник! Дерево засохнет. Его выбросят на помойку. А это кто идет сюда, движется?

Важный, главный человек появился среди больных. Он взмахивал рукой. Он бился как флаг. Стоял на капитанском мостике. Ровно стоял, не качался. Кто-то в задних рядах, по знаку главной руки, включил магнитофон. Под сводами больничного зала забилась, рвалась, ломая крепкое древко темнозеленого колючего флага, звонкая песня. То ли партийная оратория, то ли уличный посвист.

– С Новым годом, граждане!
Справим вот сейчас!
Товарищи, а вы его
Ищите среди нас!

Маленький, удаленький,

Румяный Новый год!
Пусть он много радости
Больнице принесет!

И все грянули припев, странно, все знали слова, никто не держал в руках бумажки с нацарапанными тушью ли, чернилами корявыми строчками, никто никому не подсказывал, никто никому на ухо не шептал, рот в рот не орал, а все громко и слаженно пели, как в пионерском лагере, как на лесоповале, на Беломорканале, на Колыме, на Соловках, в Артеке, в Байконуре:

– Мы тебя ждали целый год,
Ледяной мальчонка!
И трудился наш народ,
И смеялся звонко!

Новый год, спеши быстрей,

Ты на то и новый!
Пусть нас выпишут скорей,
Мы уже здоровы!
Мы здоровы как быки,
А может, как коровы!

Не понять было, кто есть кто. Лица мешались и летели, вспыхивали и рвались.

Люстра светила ярко и жарко, а потом вдруг погасла.

И во тьме, опять по знаку главной строгой руки, загорелась елка.

Это Анна Ивановна, сидевшая на стуле рядом с розеткой, включила гирлянды.

И сама зажмурилась.

В кромешном забытом мраке переливались и мерцали забытые глаза. Забытые сережки в нежных женских мочках. Забытые розочки на давно съеденном торте. Засахаренные вишни в праздничном пироге. Забытые коньки на забытом катке, а музыка играет, а у девочек из-под пышной юбки видны кружевные панталоны. Нельзя! Запрещено! Это видеть запрещено!

Но огни горят. Это изумруды и рубины. Жемчуга и гранаты.

Есть отхожее место. Оно есть у всякого времени.

Но есть святой праздник. И есть священные игрушки.

Да, елка засохнет. И праздник уплывет. Игрушки поломают безумные жадные руки. Разгрызут безумные зубы. Прости человеку, человек, за то, что человек может уничтожить, а может и родить. Человек может все; и все здоровые – больные, им все больные – здоровые.

Капитан пошел вокруг висящей вверху елки важным шагом. Как попугай. Или как пингвин. Народ потянулся за ним. Люди брались за руки. Вот улыбки на лицах. Люди, вы все дети. У вас есть елка, чего вас еще желать?