Безумие

Все врачи неплохо владеют латынью или, по крайней мере, той ее частью, которая используется в медицине. Но такие врачи, как доктор Соте, не просто использовали латинские термины. Они сочиняли поэзию утонченной сложности. Вместо того, чтобы просто сказать «я иду в туалет», доктор мог выдать что-то типа «регулярного посещения центра, предназначенного для микций и отправления других естественных потребностей, связанных с психической необходимостью, порожденной депривацией мочевого пузыря». Или что-то в этом роде. Он меня часто бесил этим своим усложненным языком. А по сути, доктор Соте был всего-навсего одним из тысячи мучеников, которые использовали переплетения странных сочетаний, понятных только части самых просвещенных, потому что они сами желали входить в их число. Так Соте чувствовал себя особым человеком, принятым в некий мистический круг, в тайное общество психиатров. И он чувствовал себя приобщенным к нему, благодаря своим заклинаниям. Поэтому и болтал на усложненном психиатрическом жаргоне. Я его понимал. Это был его робкий голос против одиночества. Он хотел быть принятым в круг психиатров, поэтому и говорил так же непонятно, как они. Любой слабый человек хочет отгородиться от мира стеной пугающей непонятности. Этим психиатры напоминали мне совсем безвредных ящериц, которые имитировали окрас сильно ядовитой коралловой кобры. Но зачем было психиатрам скрываться за пугающей непонятностью языка?

Потому что кто-нибудь мог догадаться, что за этим языком скрывается полная путаница и по-детски непосредственное восприятие человеческой души! Да, возможно, даже так. Мне так казалось.

Я смотрел на крупный, горбатый, похожий на большой кухонный нож, нос доктора. А он писал очередной документ. Наверняка с невероятно, даже симпатично запутанными фразами, описывающими какого-нибудь больного, который обделался в отделении. Возможно, он писал что-то типа: «Пациент подтверждает или частично подтверждает, что имели место тенезмы, вызванные, в частности, нерегулярным приемом бобовых культур (зрелой фасоли), в результате которых он утратил полностью или частично ощущение контроля над сфинктерными функциями, вследствие чего…»

Вот так. Мы сидели в кабинете женского отделения патологии, где я работал совсем недавно. Доктор Г. перевел меня из мужского в женское отделение, поскольку все молодые врачи переходили из отделения в отделение, что подразумевало накапливание ими опыта. А я накапливал удивление.

Доктор Соте повернулся ко мне и деликатно попросил:

— Кайо, ты бы не мог прочитать мне из МКБ 10[13] точную формулировку состояний, при которых потребитель психического здоровья безусловно попадает в категорию аффектированных шизоидными расстройствами… М-м-м. Нет! Проверь, пожалуйста, надо ли обязательно категоризировать этого потребителя как дистимного или гипертимного…

— А-а-а, — недовольно протянул я. — Бай Соте![14] Что за потребители? Ты не можешь изъясняться человеческим языком, черт тебя дери?

Я обращался к нему «бай Соте», чтобы его позлить. Грубое и патриархально-деревенское обращение портило всю его психиатрическую утонченность. Это «бай» было как пуканье в Кёльнском соборе его психиатрических экзерсизов. Ведь доктор Соте недаром был македонцем, а бедные македонцы, пытаясь, подобно психиатрам, прикрыть низкую самооценку и отсутствие своего собственного, отличного от всех других, языка, набили его до отказа латинскими заимствованиями. Так что это «бай» его раздражало, но все же он был слишком деликатен, чтобы грубить в ответ. Эмоциональному всплеску доктора Соте мешала целая куча комплексов, и вместо того, чтобы вспылить, он тонул в сложном осмыслении любого противоречия. Он не ругался, а осмысливал конфликты. Кошмар.

— Вот же, Кайо, смотри… — энергично начал доктор Соте. Он, правда, был милым и деликатным юношей, несмотря на всю эту паутину сложной фразеологии в голове. — Смотри, я не могу позволить себе назвать человека больным и тем самым сразу же отнести его к категории не таких, как мы. В этом случае я словно ставлю на нем клеймо.

— Ну тогда назови его сумасшедшим, черт подери! — засмеялся я, потому что знал, что для чувствительных ушей доктора Соте именно слово «сумасшедший» было невыносимым. Доктор Соте был из тех психиатров, которые, как маорийские жрецы, жили в тисках многочисленных нравственных табу. Слово «сумасшедший» было одним из самых страшных. Но при его произнесении нарушитель не лишался жизни. Таких просто следовало изгонять из священной общности политкорректных психиатров. А за пределами этой общности для таких, как доктор Соте, было страшно неуютно. Для них. Но не для меня.