Безумие

— Как, как… Сквозь призму психиатрии, — прыснула мама, да так, что даже слюнка показалась в уголке ее губ. И она полезла в сумку за салфеткой.

— Логично! — кивнул я.

— Ты же, наверное, и на окружающих смотришь, как на своих пациентов, — продолжила мама, предварительно напустив на себя мнимую серьезность, но готовясь снова прыснуть со смеху.

— А то! — насмешливо прорычал я.

И я на самом деле огляделся, чтобы проверить, нет ли подходящих людей, на которых бы я мог посмотреть, как на пациентов.

Напротив нас сидели две женщины. По всей вероятности, они были сестрами. И были изумительно уродливыми. Но и изумительно самодовольными. Им было за сорок, крупные, статные, с обратным прикусом, вылитые ротвейлеры или, скорее, пираньи. Выглядели очень мощными. А также высокими — с пышными, черными, как смоль, волосами, с прическами, похожими на копны шерсти, состриженные с королевского пуделя. Зато, в противовес этому, — у них на двоих было всего десять зубов. Расфуфыренные деревенские красотки. Они наверняка работали контролерами в каком-нибудь заштатном поезде или начальницами отдела кадров в трамвайном депо. Ах, эти придворные дамы Кофейка и Перекурчиков! Вместе со своими допотопными прическами а-ля Помпадур.

— Вот гляди, мамочка, — тихонько прошептал я, — эти две женщины спокойно могут сойти за одержимых какой-нибудь манией.

— Кто? — со страшной заинтересованностью приблизилась она к моему уху. Мама обладала таким живым любопытством!

— Вот эти две, напротив нас, — тихонечко прошептал я, пытаясь не шевелить губами.

— А как ты понял? По чему это заметно? — совсем тихо просвистела мама. Она оживилась и стала похожа на любопытного зверька.

— Посмотри, как они накрашены… раскрас какой… и… один очень важный… м-м-м… симптом — помада заходит за границу губ, — прошептал я прямо ей в ухо.

— А это симптом? — восхищенно расширила глаза мама. — Слушай, у меня тоже часто вылезает… Неужели и у меня мании?

— Да ладно тебе! — тихо рассмеялся я ей в ухо. — Есть, конечно, что-то слегка маниакальное, но до мании далеко…

— А еще, что еще ты у них видишь? — еще больше оживилась мама.

— Ну, что они страшные! — прошептал я, и мне стало немного не до смеха. Я издевался, а это было нехорошо. Мне вдруг пришло в голову, что подобные приколы принижают мою серьезную, трудную и, как я надеюсь, героическую профессию.

— Да нет же, сынок, расскажи мне о симптомах, ну, что ты там видишь! — сразу же почувствовала мое смущение мама.

— Ну… Я вижу… что они вызывающе одеты… — уже почти серьезно сказал я, по-настоящему ощутив себя психиатром. — Они одеты почти так же, как больные, одержимые манией: пестро, вызывающе, а в то же время выглядят весьма запущенно — только посмотри на их зубы.

— Ага! — прошептала мама.

— Но не очень хорошо обсуждать людей вот так… — тихо выдохнул я на ухо маме после минутной паузы.

— Как обсуждать? — спросила она меня с ноткой удивления в голосе, хотя полностью отдавала себе отчет в том, что я имел в виду.

— Нехорошо обсуждать их… сквозь призму психиатрии, — невесело улыбнулся я ей на ухо.

— Да, да… все правильно, сынок, не надо обсуждать людей! — успокоительно сказала мама и похлопала меня по руке. Она уже не наклонялась ко мне и была серьезной. — Больные — это больные, психиатрия — это психиатрия… но надо и меру знать. Ты абсолютно прав.

— Ну, все же это забавно, — снова усмехнулся я. Потому что мы с моей мамой могли бы подшучивать даже над самой её величеством серьезностью. Мы могли подшучивать и даже над нашим собственным стыдом. — Психиатрия по природе своей очень смешная наука! — сказал я и быстро поцеловал маму в висок, а она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Давай, проходи к выходу, а то следующая — наша! — сказала мама, и мы посмотрели в одну и ту же сторону. Поверх голов двух страшненьких красоток, которые глазели на нас и о чем-то шушукались.

Сортир!

— Доктор Терзийски, ты несусветный лентяй! — сказал мне доктор Г., и по спазмам в желудке и ватным ногам я почувствовал, что он прав. Я стоял, облокотившись на дверь его кабинета, навалившись на нее спиной, мне хотелось вырваться, а доктор Г. смотрел на меня с недовольством.

Он вызвал меня в свой кабинет, как часто делал в последнее время, вызвал меня, чтобы разъяснить необходимость обращать внимание на сортиры. Он говорил о качестве жизни больных и о том, что большую часть времени они проводят в сортирах в поиске бычков и в их докуривании. А сортиры были достаточно неуютным местом. Они не были грязными, как в общественных местах, но часто засорялись и тогда превращались в зловонное болото. В остальное время они просто были вонючими, холодными и неуютными. Именно они распространяли тот ужасный запах психбольницы, который стоило однажды почувствовать, чтобы помнить всю жизнь.