Безумие ли?

Пациент был дважды женат, первый брак, в котором и родился сын, распался через несколько лет – Р. Р. ушел к другой женщине (будем звать ее Татьяна), а потом и женился на ней. Первая жена так и не смогла простить его, поэтому важной роли в жизни сына Р. Р. не принимал. От второго брака детей не было, но с Татьяной они прожили почти сорок лет. Она умерла пять лет назад. Братья и сестры (в деревенской семье их было семеро) разъехались кто куда, сын не имел с ними связи, а Р. Р. не общался с ними с тридцати лет. В 80-х годах пациент со второй женой переехал в наш город, и так они и жили вдвоем в квартире многоэтажного дома. После смерти Татьяны Р. Р. жил один, лишь иногда его навещал сын, да соседка по этажу помогала с домашним хозяйством. Она же и вызвала скорую, когда с ним случился инсульт три года назад. С тех пор он ходил, опираясь на трость, а память начала сильно снижаться. Он стал забывчивым, рассеянным, терял вещи по дому, забывал выключить воду и газ. Но в остальном мог вести свою тихую жизнь: пенсию приносили домой, в магазин он тихонько ходил сам, прибирался, как мог, да соседка помогала.

Не только память его подводила. Та же соседка рассказала, как однажды вечером он увидел тараканов. Они ползали везде: по стенам, по полу, по окну и за ним. Тогда он схватил нож и стучал в ее дверь, кричал, что тараканы заполонили город. Насилу она смогла его успокоить и после нескольких капель корвалола он уснул.

Но снижение памяти становилось все значительнее. Бывало, что он не узнавал соседку и очень беспокоился, когда она приходила. Самое опасное заключалось в том, что он включал газ для разогрева чая и забывал об этом. Поэтому ей пришлось перекрыть газ. И еще все чаще он стал уходить из квартиры. Однажды его обнаружили в соседнем дворе: он вышел в тапочках и не смог найти свой дом снова, бродил по окрестностям, пока прохожие не вызвали скорую помощь, так как адрес свой он назвать тогда не смог. Так Р. Р. и оказался в нашей больнице.

Каждое утро во время обхода я здоровался с ним. Он обычно сидел на своей койке, ожидая, когда до него дойдут. Сам не обращался с просьбами. Просто сидел, держа трость одной рукой, а другой закрывал одеялом ноги. Он отвечал всегда вежливо, смотря в глаза. В его поблекших, а когда-то голубых, глазах я никогда не видел узнавания, однако было принятие того, что творится вокруг. Он путал свой возраст, так как не знал текущий год. Каждый раз называл то 1984, то 1963, но ни разу не добрался до миллениума. Время года он тоже путал, лишь после моей просьбы выглянуть в окно он примерно угадывал – зима или лето. Он понимал, что находится в больнице, оглядываясь на медицинский персонал, но не знал в какой. И каждое утро я ему заново представлялся. Называл свое имя и где он находится. И каждое утро все начиналось сначала. Могло показаться, что он застрял в одном и том же дне, словно фильме с Биллом Мюрреем «День сурка», но, скорее, все дни, все происходящее с ним слилось в один бесконечный день. Для него существовал только текущий момент: когда он ел, он сосредоточивался на приеме пищи, когда говорили, что скоро будет обед – на ожидании этого обеда, во время обхода – на разговоре с врачом. Иногда мне казалось, что в этом сквозит равнодушие, словно вся его жизнь с утратой памяти утратила будущее, а без него невозможно находить смысл.

Однажды он стал внезапно крайне возбужденным. Сидя на своей постели, он надрывно кричал: «Таня! Иди сюда, где мой паспорт?». Лицо его было очень обеспокоенным, он шарил руками по постели и продолжал кричать. Из разговора стало понятно, что он собирался на поезд в Екатеринбург, что его жена «Таня» сейчас в соседней комнате их квартиры, а ему срочно нужно собирать свои вещи в дорогу. Для него шел 1974 год, и он проживал заново воспоминание о поездке на Урал со своей женой. Тогда передо мной встал трудный этический вопрос – разубеждать ли его? Ведь на тот момент в его личном субъективном мире жена была жива, и им было слегка за сорок лет. Это возбуждение прошло через два часа. А на следующий день он вновь ничего не помнил.