Безумие ли?

Около приемного отделения стояла машина скорой помощи, но не обычная, а «наша, психиатрическая»: у водителя была табличка-пропуск другого учреждения нашего города. Войдя, я не сразу увидел пациента – не было видно из-за спин окружающих его людей. Там были сопровождающие чужой клиники, наши терапевт, невролог, заведующий эпилептологическим кабинетом и даже заместитель главного врача. Все буквально жужжало: одни изучали сопроводительные документы, другие расспрашивали персонал, врач приемного покоя просто ожидала вердикт консилиума. А пациент, оказалось, что он приехал с женой, молча сидел около нее на кушетке и озирался по сторонам. Спор заключался в том, собственно, относился ли пациент к нашему, психиатрическому, профилю, или все-таки к неврологическому. В документах, за подписью профессора-невролога, однозначно утверждался первый вариант, а заведующий эпилептологическим кабинетом – психиатр, настаивал на втором. Рефери в данном случае выступал заместитель главного врача. И ввиду того, что решить его на уровне приемного покоя так и не удалось, дискуссию решено было перенести в пределы моего отделения вместе с пациентом.

Его привели к нам, жена пришла следом. Он переоделся (стоял апрель), отдал жене куртку и свитер. В этот период мы осмотрели его тело. Кожные покровы были чистые, под ними скрывались сухие и легкие мышцы, он был, что называется, поджарым тридцатилетним работягой. Но ладони уже давно не были в мозолях. Пока пациент ушел располагаться в палату, мы обменялись с его женой (строго одетая, на пару лет старше его, не худая и с правильными чертами лица) общей информацией о времени приема врача, свиданий, о том, что можно и нельзя приносить. Договорились с ней встретиться через несколько дней, чтобы более детально обсудить его состояние, историю жизни и обстоятельств, приведших их к нам. И на этом я проводил ее до выхода из отделения, а сам отправился в ординаторскую, изучать историю болезни.

На титульном листе в диагнозе направившего учреждения стояло конверсионное расстройство, в диагнозе же приемного покоя – органическое расстройство личности, а через запятую – симптоматическая эпилепсия. Я не успел перевернуть страницу, как услышал стук в дверь ординаторской, и медсестра, запыхавшись, произнесла:

– У него припадок!

Быстрым шагом я направился к его палате. Пациент был уложен на кровать, под головой подушка, персонал придерживал его ноги и руки. С первого взгляда стало ясно, что приступ нетипичный. Глаза были закрыты, мелкоразмашисто тряслись руки и ноги, но пены изо рта не было, как не было и непроизвольных испражнений. И длился приступ уже почти две минуты. Мы набрали препарат седатирующего (успокаивающего) и миорелаксантого (расслабляющего мышцы) действия. Но инъекция не произвела должного эффекта. Вернее, стало лишь хуже – тряска конечностей усилилась. Глаза все так же были закрыты. Челюсти сжаты, сквозь губы он шумно выдыхал воздух, вбирая его раздувающимися ноздрями. Глаза, когда я приоткрыл ему веки, не фокусировали взгляда, закатывались вверх.

Прошло уже три минуты. Вызвали по внутренней связи персонал с ампулами более быстрого и сильного релаксанта, но они еще были в пяти минутах ходьбы. Тряска шла уже четыре минуты. К конечностям присоединилось напряжение торса и шеи. Пациент сгибался пополам, не переставая при этом дрожать. И все так же, не приходя в себя.

Пять минут. Препарат уже должен был начать действовать. Не говоря о том, что припадки обычно длятся секунд тридцать-сорок. Даже если они серийные, то в промежутках пациент приходит в себя. И приступы не так опасны сами по себе. Но есть страшное последствие серийных припадков – переход в эпилептический статус. А вот это уже угроза жизни. Решив, что ждать больше нельзя, я сказал готовить его к переводу в реанимацию, а сам поспешил к реаниматологу.

Дрожь удалось преодолеть в реанимации только спустя полчаса усилиями трех препаратов. Но глаза пациент так и не открыл, как и не пришел в себя на протяжении всего этого дня. Так началось мое знакомство с пациентом Т.