Безумие на двоих

И я выпускаю из рук ставший ненужным халат вместе с оттирающим пот со лба доктором и бросаю свое тело в сторону, запоздало разбирая летящее мне в след «двести пятая».

Вихрем врываюсь в нужную палату, случайно задевая громыхающую вешалку у входа, и примерзаю к порогу, приклеиваясь к Бариновой немигающим настороженным взглядом. С разметавшимися по подушке иссиня-черными волосами, с тонкой, как будто просвечивающей кожей, с потрескавшимися губами она кажется невероятно хрупкой и такой беззащитной, что у меня болезненно сокращается сердце и дико колет под ребрами.

– Саша…

Ненавижу себя за ее нездоровую бледность. За ссадины на скуле, ключицах, шее – больше не позволяет увидеть одеяло, упакованное в кипенно-белый пододеяльник. За иглу, воткнутую ей в вену, и стоящую рядом капельницу с прозрачным раствором тоже себя ненавижу.

– Саша, прости…

В животе как будто какая-то пружина распрямляется, и я срываюсь с места, преодолевая расстояние до кровати. Опускаюсь рядом на корточки и осторожно дотрагиваюсь до тонких Сашкиных пальцев, невесомо их поглаживая. Благодарю Бога за то, что она осталась жива, и не могу не думать о том, что ломаю все, к чему прикасаюсь…

Ненадолго убираю руку, чтобы поправить съехавшую с башки повязку, и шиплю, задевая свежую рану. Только сейчас обнаруживаю длинную царапину с сукровицей, прочерчивающую щеку от виска до подбородка, и представляю, какой я сейчас урод.

– Матвей!

Вертящуюся на языке шутку гасит чужой гневный возглас, и мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в том, что счастливые молодожены вернулись из сказочной Праги.

– Матвей, чем ты вообще думал, когда сажал Сашу на этот байк? Вы же могли разбиться!

Жалобно причитает Вера Викторовна, но я по-прежнему не обращаю на нее внимания, пока между лопаток мне не врезается куда более злое и куда более опасное.

 – Лучше скажи, как долго это между вами длится? Она ведь твоя сестра!

Предки начинают о чем-то ожесточенно спорить. Кричат друг на друга, наполняя небольшое помещение какофонией дребезжащих звуков. Прожигают у меня в затылке дыру размером с астероид, винят во всех смертных грехах, царапая звенящие, как гитарная струна, нервы.

А я перевожу усталый взгляд на капельницу и отрешенно слежу за тем, как раствор прокладывает путь по прозрачной трубке к Сашиной кровеносной системе.

Кап. Кап. Кап.

Бам! Разрушительный взрыв с треском ломает мое напускное спокойствие. Выкручивает суставы. Заставляет вмешиваться в непозволительно затянувшуюся перепалку.

– Сводная сестра.

Озлобленно швыряю им через плечо, словно кость – голодным собакам. Утомленно тру виски, стремясь прогнать выматывающую мигрень. Вгрызаюсь зубами в нижнюю губу и с садистским удовлетворением смакую оседающий на нёбе металлический привкус.

– И хватит уже орать! Только хуже делаете.

Отрешенно отмечаю повисающую в палате тяжелую тишину. Беру с небольшой тумбочки стакан, наполняя его водой, и осторожно подношу к Сашиному рту. Бережно пою девушку и откровенно наслаждаюсь молчанием, которое, я уверен, воцарилось здесь ненадолго.

– Давай выйдем, Матвей.

Отец дожидается, пока я верну наполовину пустой стакан на место, и грубо вцепляется мне в локоть до неприятного покалывания. Оттаскивает от Бариновой, словно бульдозер, отдавая Вере Викторовне распоряжение остаться с дочкой.

Решительно выпихивает меня в коридор, хоть я особо и не сопротивляюсь. Недовольно шваркает дверью, наплевав, что мы находимся в лечебном учреждении, где даже врачи разговаривают предупредительным полушепотом.

Остервенело мнет манжету стоящей целое состояние рубашки. Затем складывает руки на груди и широко расставляет ноги, демонстрируя собственное превосходство. Пока я неровно дышу и борюсь с головокружением.

Адреналин схлынул. Поддерживаемая желанием выяснить, что с Александрой, энергия стремительно иссякает, исчезая в зияющей бездне. Сказывается накопленная слабость и гуляющие в крови препараты.

– Ты законченный дебил, что ли?

Раскатистым басом громыхает батя, подобно спустившемуся с Олимпа Зевсу-громовержцу, и мечет в меня убийственные молнии. Наверное, жалеет о том дне, когда я вообще появился на свет.

– Допустим. И?

Включаю защитные механизмы. По крупицам восстанавливаю утраченное самообладание. И по укоренившейся привычке ищу хоть малюсенький намек на то, что человеку, полирующему носком туфли чистый кафель, на меня не все равно.

Но ему по барабану. На снова съехавшую повязку на моей башке до фени. На лиловые гематомы и живописную ссадину с сукровицей начхать. Главное – я его разочаровал. Опять.

И это офигеть, как его бесит. До раздувающихся ноздрей, из которых едва не валит дым. До сурово сведенных к переносице бровей. До дергающегося кадыка и раздраженного сопения.

– Какого хрена я узнаю от Латыповых, что ты Сашу… того?

Пропитанный изрядной долей цинизма вопрос звучит настолько пошло, что я морщусь. Стискиваю зубы, судорожно сглотнув, и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не прописать отцу хлесткий джеб.