Безумие на двоих

Много раз её руки просились нарисовать неосознанно полюбившееся лицо, но она пронизывалась страхом и недобрым предчувствием, прекращая рисунок, так и не начав его. Сколько белоснежных листов унесла с собою река − мозаику безупречного лица неизвестного героя взрослеющей девочки.

Может быть, её воды не выдержали силы такой тёмной тайны, и вышли из своих берегов только по этой причине?

Всё закончилось случайно. Случайно мать парящей во снах наяву девочки решила прибрать комнату дочери и сложить разбросанные книги в уголок стола.

Лежалая закладка…

Именно в таком положении находилась чёрно-белая фотография в любимой книге стихов дочери «Цветы зла». И тогда не стихи привлекли внимание доброй матери, а этот неприкаянный снимок.

Мать не стала расспрашивать дочь о фотографии, не придав этому должного значения, но вечером семья собралась вокруг большого праздничного стола, накрытого просто так без особой причины. Но так чётко врезавшимся в память девочки тем, что этот вкусный ужин украл у маленькой девочки ещё одну мечту, наряду с уже многочисленными грёзами, превратившимися  в лежалые карточки на книжной полке, и теперь её чёрно-белый принц воплощался в красивую закладку из папиной книжки.

Но разве это было самое худшее?

Отец сказал, что у неё есть кровный брат. Брат, который живёт в столице − сын, к которому он ездил совсем недавно.

Брат, который смотрел на неё с чёрно-белой фотографии…

− Мира… − слышу шёпот над ухом, и мурашки сбегают вниз к кончикам пальцев. Но будто отгораживаюсь от его настойчивого голоса, продолжаю:

− Потом, потом девочка даже обрадовалась, что так случилось. Ведь иначе ей никак бы не избавиться от этого упрямого чувства, поселившегося в шатком сердечке, не избавиться от фантазий возможной встречи и долгих разговоров, преисполненных любви и обожания. Решила, что нет ничего плохого в том, что у неё появился далёкий брат, который развеет её мечтания по осеннему ветру. Она больше не расплетала косы у реки, не мучилась неудавшимися эскизами идеального лица, не любовалась отобранной чёрно-белой фотографией. Она не знала любви, не знала и запрета на эту любовь, просто чувствовала, что скажи она о том, что испытывала долгие летние месяцы, глядя лишь на фотографию брата, то её непременно осудят за непозволительное, предосудительное чувство. Название которого, так и останется непроизнесённым  вслух.

И она медленно и неумолимо начала корить себя за пустые фантазии, срывая зло на невинных листках, день ото дня преображавшихся в картины колючего, нелюдимого дикого цветка.

− Дикий цветок… − шёпот или всего лишь шевеление моих волос на виске, но я вздрагиваю снова, тем не менее, не останавливая свой рассказ.

− Она взрослела, вытягиваясь ненамного, отчётливо доказывая, что будет лишь маленькой и незаметной крупинкой этого  Мира Фантазии её оставили, она больше не предавалась мечтам, обозлённый дикий цветок распустил не благоухающие цветы, а острые шипы, отступая в тень глубже, чем рвясь к солнцу. Пять лет пролетели для неё как один день, или продлились нескончаемо долго. На каждый день рожденья она получала коробку шоколадных конфет, вкусно пахнущих, вкусных, но первичная радость, расшатывающая кирпичики с трудом выстроенной против детских мечтаний стены, быстро проходила, превращая её в неблагодарную, и нелюбимую сводную сестру.

Противная сама себе, она срывалась на внутреннем голосе, единственном своём слушателе, по жестокой иронии приходящим к ней в образе её прекрасного и недостижимого старшего брата. Она сопротивлялась, но это лицо так сильно проросло внутрь её существа, что изгнать его оттуда было невыполнимой задачей. Иногда ей казалось, что душа его перелетела в её душу через эти замечательные глаза неведомого ей цвета и слилась с её телом в единую сущность.

Она боялась и непрестанно металась. Но судьба оказалась ещё более жестокой, она… − я сглотнула три раза, замолкая на непозволительно долгое время, но Влад не спешил прерывать меня, задавая вопросы, он просто давал мне время на собрание сил.

− Судьба привела её к нему, и брат был во стократ прекрасней той блёклой чёрно-белой фотографии, и глаза его были карими. Казалось бы такой обычный цвет глаз, не мифический, колдовской − зелёный,  не небесный − голубой, не туманный − серый, и даже не внушающий ужас − чёрный, а просто карий. Не так часто описанный в любовных повестях, не облюбованный руками художников, но именно этот цвет глаз взбудоражил ей хрустальное сердце, именно этот цвет глаз всколыхнул её бунтующую с самою собой душу. − Я затихла, не в силах продолжать говорить, как переполненная чаша слёз.

− Влад… − повернувшись в его объятиях, в не на секунду не расслабившемся кольце его рук, забормотала я, возвращаясь в явь настоящего, покидая тень пережитого. Мои пальцы блуждали по его лицу, касались удлинённых чрезмерно ресниц, по губам, алеющим в ночи, мимолётно расцеловывающим кончики моих пальцев. − Я люблю тебя. Мне нужно было так много времени, чтобы это понять. Тебе пришлось ждать меня слишком долго? Скажи.