Безумие на двоих

− Хорошо. Тогда я расскажу тебе сказку?

− Да. Было бы здорово, − искренне реагирует он, отбрасывая волосы с моей шеи и впиваясь в неё ненадолго с чувственным поцелуем, отвлекающим и будоражащим.

− С условием, что ты не уснёшь на середине рассказа.

− Договорились, − на автомате соглашается Влад, не отрываясь губами от увлечённого занятия. Но когда я прочищаю горло, чтобы начать свою историю и чтобы влажные губы не сбивали меня с сосредоточия мыслей, он благоговейно возвращает мои волосы на прежнее их место и готовится к прослушиванию моей сказки.

− Жила-была на этом свете, на том же самом, где живёшь и ты, Влад, девочка-подросток с двумя смешными косичками. Неуклюжей, угловатой и некрасивой была та девочка. И не было у неё друзей или подруг. Все ровесники сторонились бедняжку, родители их не разрешали с ней играть. А девочка была совсем обычная, такая же обычная, как и все остальные дети. Только знала она уже тогда, почему играть другим детям с ней запрещено, почему нельзя им впутывать её в свои безобидные, но опасные для неё шалости. Знала, что сердце её − хрустальное.

Влад вздрогнул при последней фразе из моего рассказа, а пальцы его судорожно сжались на обхвате моей талии, но я продолжила без запинки.

− Она пыталась найти для себя новые игры, чтобы скука, часто селившаяся в её маленьком сердечке, не умещалась больше в её стеклянном сосуде. И подаренный папой альбом для рисования с простыми, с первыми акварельными красками полностью изменил мир растущей малышки. Сначала она рисовала окружающее: заливисто смеющихся на поляне детей или неумолкающего пса на заднем дворе, отца, вырубающего дрова на долгую зиму и мать за скворчащей сковородой, сестру в упоении очередным рассказом из старшей школы, размахивающую руками в необычных для девочки жестах.

А потом попросилась в рисовальный кружок при школе, которую она не посещала из-за драгоценного сердечка в своей груди, бесцельно мечущегося в оковах рёбер. Отец с матерью совещались три дня, склоняясь к отрицательному ответу, и девочка совсем сникла, вынужденная отказаться и от такой маленькой неожиданно вошедшей в её жизнь радости. Но, то ли печаль в глазах дочери, то ли сердце, в эти дни особенно загромыхавшее в её груди достучались до слуха её родителей: они согласились. И несмышленая деревенская жительница, в которую она прорастала из маленькой девочки, замкнутая и неразговорчивая завела себе лучших собеседников − собственные картины, которые кроме неё, таковыми никто не считал. Престарелая учительница по рисованию снисходительно улыбалась дикому цветку и поглаживала её по туго стянутым косам, но воздерживалась от ненужной похвалы, потому как у родителей девочки всё равно не нашлось бы денег, чтобы отправить малышку учиться в город. Тем более ни к чему обнадёживать больного ребёнка.

Так и проходили дни дикого цветка: на просторе полян, на берегу своевольной речки, или в стенах. Их было много: стены родного дома, опекающие её с младенчества, стены маленькой пристройки у младшей школы, которые она посещала на время занятий рисованием, и высокие холодные стены больницы, чаще других мелькавшие перед мысленным взором но, ни разу не запечатлённые на живых картинах юной художницы.

Между тем она взрослела, − вздохнула я, продолжая свой рассказ. Не замечая реакции брата, со стороны можно было подумать, что он уснул под тихий шёпот своей сестры. Но я знала, даже не заглядывая в его глаза, что они широко раскрыты и внимают моему голосу так же, как если бы и они умели слушать.

− Сестра девочки успешно окончила школу и уехала учиться в город, а тринадцатилетняя малышка осталась в родном селе на попечении родителей, смутно и недостижимо мечтая когда-нибудь последовать примеру старшей сестры. Но проходили дни, а ничего в жизни девочки не менялось, только картины стали прозаичнее лишаясь их первой возвышенности с изображением людей с лицами, теперь девочка рисовала исключительно природу и животных, изредка удостаивая привилегии быть воплощёнными на холсте нетленной кистью незнакомцев. В пятнадцать, девочка была худенькой и нестройной, носила всё те же косички и косилась на «подруг» по возрасту с распущенными по плечи волосами и коротенькими платьицами. Её ужасно досаждали подведённые их глаза, и накрашенные губы − такое издевательство над любимыми для неё красками она не могла вынести с открытыми глазами. Но добрая мама, единственная слушательница дикого цветка, привыкшего к молчанию окружающих, объяснила «ещё маленькой» дочери, что у «тех девочек»  такой сложный возраст, в котором хочется быть красивыми для окружающих. Осеклась мама на последнем слове и неглупая дочь догадалась, что мать не хотела говорить своей малышке о мальчиках.