Безумие на двоих

Я шепчу ей слова, не помню их, но шёпот, мой шёпот отчётливо разносит свидетельница-ночь и её верный комендант − ветер. Он за окном, но в тишине вдохов и выдохов, собственных стонов и не моргающего взгляда сестры, молчаливого, тихого, неслышного, неосязаемого, я ощущаю его в  этой комнате.

Наши тела: моё − слишком разгорячённое и ненормально потное, с непрерывно скатывающимися между нами каплями испарины больного, коим я и ощущаю и чувствую себя, и являюсь; и её − совершенство  греческой статуи, недвижимой богини, позволяющей истязать себя ласками, кощунственно к этому последнему слову любви.

− Ещё немного, Мира, потерпи ещё немного, − отчего-то я слышу эти слова, наверное, потому что делаю сестре больно и вина за свой поступок, где-то теплится на задворках моего сознания. Я не помню причины своего поведения, но что-то демоническое нашёптывает мне правильность моих действий, по-прежнему называемых любовью звероподобного существа.

Суровый прокурор в облике искрящегося в стёклах незанавешенного окна снега, освещает мои безумные па вовнутрь и извне, мой беззубо, чёрной дырой раскрытый рот и подрагивающие губы, мои бешеные глаза, не умеющие оторваться от гипнотического взгляда сестры. Я двигаюсь, кажется уже вечность, ненасытно и грубо вталкиваясь в неё так глубоко, как создала противная мне природа и наслаждаюсь собственной животностью и собственным способом мщения за неожиданно вспомненный ночной разговор, за нетерпеливые нотки в голосе Миры. Я выхожу резко только лишь для того чтобы снова войти с ещё большим энтузиазмом исследователя.

− Ещё немного, Мира, обещаю, ещё немного, − я нагло вру сестре, неуверенный, что это когда-нибудь закончится, на самом деле закончится сейчас.

− Немного, − зеркально откликается сестра, хотя её губы едва шевелятся при этом, − немного… −  повторяет за мной рассеивающимся эхом её голос.

Я не замечаю, но оказывается неотрывно слежу за глазами сестры, так же ненасытно пожирающие моё собственное лицо, я силюсь прочитать в них какое-либо выражение, какую-нибудь жалкую эмоцию, но тщетно, словно передо мной мраморное изваяние: Мира холодна и безрадостна.

Но я вновь ошибаюсь…

Ничто не вечно, и меня медленно накрывает сумасшедшей волной блаженного разрыва на атомы,  и когда пик уже совсем близок, на меня вдруг накатывает печаль вместе с неповторимым, не существовавшим доселе моментом  счастья. Дикое желание осыпать сестру благостными, целомудренными поцелуями захлёстывает, и по слогам выдыхая смежное со мной  её имя:

«Ми−рос−ла−ва»

в разметавшиеся по подушке  каштановые волосы, я пытаюсь поймать её взгляд ещё раз: ища одобрения, поддержки, согласия, робкого взмаха её ресниц.

Но она истинный ангел, незапятнанный ангел моей порочной любви − Мира секунду натянутая как гитарная струна, сильнее вжимается в кровать, запрокидывая голову и шире приоткрывая заалевшие спелой вишней губы. Глаза её при этом снова оттенены перламутром век и ободком изогнутых ресниц − ей так хотелось соединиться со мной в этом безрассудном танце, так желанно было разделить со мной куплет из безумной песни, что она вознеслась вместе со мной к недоступным небесам рая, спустилась вслед в огненную пучину заслуженного ада. Подняла теперь уставшие веки и улыбнулась: вернулась ко мне, в наше скромное чистилище.

У нас оставалось ещё два часа, два часа до полного и безвозвратного наступления жестокого дня, призванного разъединить нас, два часа до прихода деревенского утра со скрежетом калиток  и шарканьем по заледенелому крыльцу, до дружного хора петухов и звона пустых вёдер, до милого, беспардонного хохота соседа и детского визга с ближайшего двора. Два часа тишины и братско-сестринских объятий.

Мы лежали напротив друг друга и сплетались лишь наши руки и выступающие колени, мы молча смотрели друг на друга, не стесняясь неприкрытой наготы и только что вытворенной любовной лихорадки.

− Лизина свадьба была замечательной, да? − прошептала Мира, всё так же играя большим пальцем по моей ладони.

− Да, − для убедительности я киваю, поводя щекой по мятой подушке.

− Фейерверк и торт, море шампанского и медленные танцы, и весёлые. Подвенечное платье и обручальные кольца. Друзья и родственники с обеих сторон, бесчисленные поздравления и радость, радость абсолютно на всех лицах гостей. "Горько" и поцелуи.

Мира замолчала, я нахмурился: мы не говорили о свадьбе сестры именно по этой причине, по обоюдному, негласному молчанию. Мне не хотелось делать ей больно подобными разговорами, непременно сталкивающими нас с окружающей нас действительностью − инцеста.

Она улыбнулась, сначала неуверенно и несмело, словно уголки её губ и правда превратились в гипсовые чёрточки, но потом широко и радостно, с глубиной тайного знания, постигнутого только ей одной.

− Но мне не надо всего этого, понимаешь? − она высвободила свою руку из моего захвата, а я и не замечал, что крепко сжимал её пальцы. Мира приложила маленькую ладошку к моей щеке и выводила на ней заколдованные круги. − У меня есть ты и большего не желаю, понимаешь?