Безумная из Шайо

Констанс. Ровным счетом ничего. Отлично помню свою золовку и ее вставную челюсть. Помню также зубы ее кобылы. Она всегда улыбалась, и звали ее Хлоя. Октава же начисто забыла. В жизни бывают дни, которые совершенно выпадают из памяти. В один из таких дней я, наверно, чересчур много думала о нем, вот он и попал в провал памяти. Зато как отчетливо помнится мне утро, проведенное в обществе отца Лакордера!..

Орели. Да, да, конечно… Я продолжаю…

Констанс. Что значит это твое «да, да»? Ты не веришь, что отец Лакордер как-то в Тюильрийском саду взял меня на руки и поцеловал?

Орели. Посмотри мне прямо в глаза, Констанс, и со всей честностью раз и навсегда ответь: тебе рассказывали эту историю об отце Лакордере или ты ее действительно помнишь?

Констанс. Теперь ты меня еще оскорбляешь!

Орели. Мы обещаем – не так ли, Габриэль? – что потом опять будем верить тебе на этот счет, но сейчас мы хотим знать правду.

Констанс. Заявить мне, что мои воспоминания обманывают меня, это все равно что сказать тебе, будто твой жемчуг поддельный!

Орели. Он действительно поддельный. Вернее, был таким. Возьми масла.

Констанс. Я говорю тебе не о том, каким он был, а о том, какой он сейчас. Твой жемчуг настоящий? Да или нет?

Орели. Не станешь же ты в самом деле сравнивать жемчуг и воспоминание? Все знают, что и поддельный жемчуг на коже той, кто его носит, постепенно становится настоящим. Но я никогда не слышала, чтобы выдуманное воспоминание превратилось в подлинное даже в мозгу такой ослицы, как ты.

Констанс. Ты становишься сущей тиранкой, Орели! Габриэль права. И среди мужчин бывают настоящие люди. Если ты неспособна их увидеть, предоставь это нам. На улице Турнон один бывший сенатор каждый день раскланивается с Габриэль.

Габриэль. Это правда. Он катит пустую детскую коляску и кланяется мне.

Орели. Не будем терять время. Я продолжаю. Все, что производят эти второсортные люди, тоже продукт второго сорта. Пудру они делают уже не из настоящего крахмала, а из талька, на американский лад. Не сохранись у меня запас ее еще с тысяча девятьсот четырнадцатого года, мне пришлось бы пудрить себе лицо тем, чем присыпают попку детям. Вставные зубы делаются не из настоящих зубов, а из цемента, словно у нас не рот, а мостовая. Туалетная лавандовая вода добывается из угольных брикетов. И можешь быть уверена: с чувствами дело у них обстоит так же, как с производством вещей. Я не решаюсь даже задать себе вопрос, что заменяет им искренность, веру, великодушие. И любовь! Умоляю Габриэль не отвечать на авансы ее сенатора с детской коляской. Пусть он даже последний мужчина в шляпе – я все равно трепещу при мысли о том, чего она от него может ждать.

Габриэль. У него превосходные манеры, уверяю вас… Иногда, здороваясь со мною, он опускается на одно колено.

Орели. Вот именно. Такие субъекты и оказываются потом особенно разнузданными. Он натянет высокие сапоги и станет во весь голос распевать всякую похабщину, отплясывая вокруг вас канкан. Я дрожу при мысли, что это случится не в один из тех дней, когда вы глохнете. У мужчин теперь не бывает хороших манер. На террасах кафе они велят подать себе зубочистки и ковыряют у себя во рту, дорогие мои. Я сама видела, как они вытаскивают оттуда говядину и лук. Почему бы им не завести ковырялки для ушей? Выходной одежды больше не существует. Вместо аптек – бакалейные лавки. Вместо бакалейных лавок – ларьки. Пройди мимо манежа Монтень. Лошади как будто еще остались, но пахнет там бензином, а не конским навозом.

Констанс. Прошу прощения. У колбасников еще висят занавески с рисунком.

Габриэль. Они исчезают, Констанс. На улице Катр-Ван – дюжина кабанят, которые сосут кабаниху у пруда под луной, и глядящий на них олень – они уже исчезли. Теперь там тент с фестонами и инициалами колбасника.

Орели. Не трудитесь возражать Констанс, Габриэль. Она будет спорить именно потому, что согласна с нами.

Констанс. В чем?

Орели. Что делает аптекарь, когда ты вежливо просишь у него настоящей крахмальной пудры?

Констанс. То же, что с тобой: велит мне убираться.

Орели. Когда идет похоронная процессия, кто тебе кажется в ней единственно приличными и достойными людьми?

Констанс. Те, кто на самом деле приличные, – факельщики.

Орели. Что тебе говорит трамвайный кондуктор, когда ты слишком долго ищешь мелочь?

Констанс. Хамит, как сказала бы Габриэль.

Габриэль. Констанс!

Орели. Почему ты запираешься у себя в комнате и не открываешь приятельницам, пока они трижды не промяукают под дверью? Между прочим, мы с Габриэль, наверно, выглядим очень забавно, когда, придя к тебе, изображаем из себя этаких кошечек.

Констанс. А вам совершенно незачем мяукать обеим вместе. Вы поднимаете невероятный шум! Пусть мяучит одна – этого вполне достаточно… А нужно мне это потому, что на свете есть убийцы.

Орели. Но ведь убийцы тоже могут мяукать. И вообще откуда взялись убийцы?