Безумная тоска

– Немного. Меньше, чем я ожидал. Может, потому что я курнул, выпил и от экстази крышу снесло.

Ему удалось уснуть на несколько минут, все же это не было сном, скорее, он был в трансе и грезил. Очнувшись, он увидел свой член во рту Луиса. В искусстве отсоса Луис превосходил всех, с кем когда-либо доводилось быть Джорджу. То есть женщин. Ощущения были совершенно новые. С другой стороны, опустив взгляд, Джордж увидел, как над его лобком качается мужская голова. С этими, как их, не в обиду, еврейскими кудрями. И лысинкой. Совсем маленькой. И пахло от него странно. Он быстро отвел глаза, чтобы подавить отвращение. Закрыл их. Остались только ощущения. Руки на бедрах. Интересно. Как-то все более насыщенно – более интимно? Не совсем. Его совершенно точно ублажали, восхищаясь им: вот что он чувствовал. Он чувствовал, что руки Луиса по достоинству оценили его бедра. Он не спал с женщинами, которые вели себя так, которым нравилось ублажать его или которых влекло к каким-либо частям его тела; они не получали эротического удовольствия от того, что могли прикасаться к нему, просто смотреть на него, на его тело. Они получали удовольствие в социальном и эмоциональном смысле, но не в чувственном. Ему нравились эти качества женщин, но он никогда не замечал, чтобы они чувствовали подобное. Они реагировали на ядро его мужественности, его индивидуальности, чужеродное им, или на неподдельную любовь, что сумели пробудить в нем, в отличие от своих отцов, рождая в них страх. Любовь Луиса была проще: она не имела почти ничего общего с психологией. Было в ней что-то прямое, несложное. Разумеется, потенциальные осложнения могли проявиться всегда. Например, волосы.

Сиреневые дымовые шашки на выпускном; «Союз геев и лесбиянок». Ослепительный, жаркий майский день. Пресса была здесь не ради «Союза геев и лесбиянок», но в связи с угрозой забастовки из-за университетских инвестиций в Южной Африке. Раздраженный Луис, искавший хоть какого-то внимания, швырнул наполовину полный стакан чуть теплого кофе из «Чокс» в Джейн Поли[67] – вышел недолет, но охрана выставила его за пределы кампуса. На плечи Джорджа легла обязанность задокументировать это для «Очевидца». По словам Луиса, когда он кричал охранникам: «Я выпускник!», – ответом было:

– Выпусти пар. Она не станет подавать в суд, так что просто вали отсюда.

Он пошел в «Чокс», где взял еще кофе, и полчаса спустя снова проник в кампус. Репортер одного из местных новостных каналов приметил его и попытался взять интервью:

– Почему вы бросили стакан с кофе в Джейн Поли? Вы руководите демонстрацией? Вы выступаете за вывод инвестиций?

– Нет, мы выступаем за равные права для геев и лесбиянок.

На этом интервью закончилось. Они не успели среагировать вовремя, выключив камеру и микрофон.

– Забавно, – усмехнулся Луис. – Столько всего, но именно эта фраза вертелась в голове. И неважно, что было потом. Вот что для меня значит писать: рождаются слова, и я невольно ощущаю – ну, иногда, – что должен создать из них устойчивую конструкцию. Сегодня было «море взыграло во снах». Потом, после того, как это случилось, был «Союз геев и лесбиянок», их шумное сборище со всякой тарабарщиной. А все, чего мне хотелось, – а я же был звездой, я запустил кофе в Джейн Поли, – все, чего мне хотелось, – вернуться домой и работать с морем, взыгравшим во снах.

12

Осень 1978-го. Съемная квартира на Клермонт-авеню. Анна рассказала своему тогдашнему бойфренду Джеймсу о подруге детства, Нэнси. Вот только никакой Нэнси не было: это случилось с ней самой, но без Нэнси история получалась слишком откровенной, слишком правдивой. Нэнси была темноволосой пухленькой милашкой двенадцати лет, ее тело уже развивалось, и однажды она пошла в магазин – почему не поехала на велосипеде? Мы не знаем… В общем, пошла она в магазин, потому что мама просила купить молока, и был там мужчина, в машине сидел, да, просто сидел в машине. «Эй, эй!» – позвал ее он. Она остановилась, посмотрела на него. «Подойди сюда на минутку», – сказал он. Она сомневалась – что-то было не так, это точно – но уйти не могла, она же была воспитанной девочкой. Люди здесь жили размеренно, были хорошими, ответственными взрослыми с авторитетом, не подлежащим сомнению, это был обычный городишко, милый, рабочий городок при заводе – господи, там делали сладости, – она подошла поближе, и он сказал: «Смотри, малышка, смотри сюда», – а у него были расстегнуты штаны, и он держался за пенис – да, за свой пенис! – и водил по нему рукой, боже, он был огромный, багровый, ужаснее этой штуки она еще ничего не видела. «Слушай, детка, – сказал он. – Сейчас ты возьмешь его в рот». Тогда она повернулась – целую минуту она стояла перед ним как вкопанная, но повернулась и убежала! Она бежала, бежала, свернула на Сидар-стрит, потом на Поплар, чтобы оторваться, хоть потом ей и пришлось идти назад по Элм, чтобы вернуться на Уиллоу-стрит, где она жила.

Нэнси, о, Нэнси. Она вбежала на кухню, хлопнув дверью.

«В чем дело?» – спросила мать.