Безумная тоска

Одна из его рук скользнула вверх по ее телу, он взялся за ее волосы, пальцами другой вошел в нее, неглубоко, слегка коснулся языком ее клитора и начал неспешно ласкать ее, двигая пальцами внутри и двигая языком по кругу. Он чувствовал, как отвечало ее тело. Ускорился. Чувствовал внутри ее свою сперму, ее запах, ощутил ее вкус, спустившись чуть ниже; ее было так много, что под его пальцами она вспенилась, как мыло, и она коротко вскрикнула, хрипло и грубо, похоже на лай, вцепилась зубами в подушку, кусая ее и взрыкивая, ее волосы, волосы, волосы на подушке, и лобковых волос так много, и вокруг вульвы, они спускались прямо на бедра сплошными зарослями. Она брыкалась, таща его за собой, крутилась с боку на бок, и когда все закончилось, отпрянула, оттолкнула так сильно, как толкают надоевшее домашнее животное. Отпустила подушку со следами зубов и мокрым пятном и легла, задыхаясь; он тоже потел, пытаясь отдышаться. Но надо было валить, пока их не застали: он быстро поднялся и принялся одеваться. Вытер руку о рубашку. Знал, что запомнит это. Забавно, как он догадался. Она надела ночнушку.

Он взглянул на ворох простыней и подушек, слегка поправил их, перевернул подушку со следами зубов. Подошел к ее зеркалу, посмотрелся в него. Стоя к ней спиной, провел пальцами по своим влажным волосам.

– Боже, – выговорила она.

– Я не он, – отозвался Джордж. – Я глас вопиющего в пустыне.

Она поднялась, попыталась ударить его, не сильно, но он увернулся. Затем обнял ее, сказав:

– Это было прекрасно, и ты тоже прекрасна.

– Прекрасно и неправильно.

Она не противилась объятиям, но и не отвечала на них, будто сводя все к нулю. Джордж не возражал, он ликовал, полный любви – да, влюблялся он действительно легко, – и видел тьму, поглощавшую ее, тень на ее лице, как облако, закрывшее солнце.

– Может, и так, но знаешь, в сравнении с бомбардировками Камбоджи это не так уж плохо.

– Ты не католик, – сказала она.

Кажется, она начинала злиться.

– Слава богу, что так.

От этих слов она помрачнела еще больше. Теперь она весь мозг Джону выебет. Выебет и высушит.

– Тебе лучше уйти, – сказала она. Он взглянул на нее, желая попрощаться, но она отвернулась, сев к нему спиной. Она не шутила.

– Окна открой, – сказал он.

Ее счастье было не за горами.

– Проветри комнату.

Она не ответила, не сдвинулась с места. Он открыл окна за нее. Затем ушел, закрыв за собой дверь, прошел по коридору в своем длинном пальто, воспользовался общим туалетом, подмылся, вытерся полотенцем своей подружки, как уже делал раньше, только раньше вытирался он после нее; дважды умылся, все лицо в ее соках. Пшикнулся каким-то пыльным дезодорантом, найденным у раковины, взял грязную расческу, принадлежавшую одной из девушек, между зубцами налипла какая-то темноватая дрянь и светло-коричневые волосы. Но он все равно ей воспользовался. Взглянул на свое отражение в зеркале: ну и дела, смотришь в свои собственные глаза, знаешь, что существуешь, но не способен это осознать. Потом отправился в комнату Марианны, постучал, она открыла дверь, сонная, и улыбнулась ему. В уборной и теперь здесь он должен был ощущать вину, должен был чувствовать себя ужасно, паниковать, как обычно он чувствовал себя, согрешив, о да, он был ужасным грешником, но ничего подобного: он будто похудел на тысячу фунтов и теперь мог парить, прыгать по лунной поверхности. Он опять возбудился: сейчас он бы трахнул свою подружку, и от спидов у него опять встал. Да, спиды это нечто. Но ему ужасно хотелось вернуться в комнату Элизы. За широким окном Марианны было бледно-голубое зимнее небо, голые серебристо-коричневые кроны деревьев блестели в его лучах, и ему было так хорошо, как никогда раньше, и день был полон надежд, обещаний, и перед ним плыло будущее, его можно было коснуться, его легко было поймать, как детский шарик на веревочке.

Вечером Элиза отменила встречу с Джоном, собиравшимся в кино с кем-то из ребят и одной-двумя подругами, придумала какую-то хрень и пошла к Джорджу на Клермонт-авеню, где он снимал квартиру с Джоном и еще одним парнем. Кроме Джорджа, там никого не оказалось.

– Я чувствовала тебя внутри весь день, – сказала она. – Весь день, боль аж до позвоночника дошла.

– Готов поспорить, поэтому ты так злишься, – ответил он.

– О господи, да, я охуеть как злюсь. Зачем ты это сделал? Зачем пришел и сделал это?

Он смотрел на нее.

– Между нами что-то было. Уже давно было. Как большое красное…

– Если скажешь яблоко, я закричу. Будь уверен. Это точно.

– Как большой кусок торта.

– И ты взялся за вилку. Торт можно было бы поставить в холодильник.

– Слишком много всего убирают в холодильник.

– Знаешь, эта метафора торта зашла слишком далеко, но мы выжмем ее до конца. Ты мог бы оставить торт в покое и не оставил. Да, между нами что-то было. Пусть даже так.

– А что, секс обязательно должен сопровождаться всеми этими «мог бы» и «не мог бы»?

– Да.

– Почему?