Безумное благо

Сами понимаете, как они ухватятся за эту находку. Брукинджер разоблаченный. Тридцать лет все этого ждали. И понадобился французик, чтобы сорвать большой куш. «Бедный парижский рогоносец». Вы с Мод можете плевать мне вслед, глядя на статью. Теперь и я стану знаменитым. Я должен поблагодарить вас за это.

Внезапно все меняется. Беспокойство отражается на вашем лице. Куда же подевалось ваше очарование?

Сожаления? Вряд ли я буду их испытывать. Конечно, я действовал в порыве гнева. Меня слабо утешает то, что я испортил вам последние годы жизни. Желаю вам дожить до ста лет. Не думайте, что я не представляю себе последствий, которые будет иметь мой жест. Я все прекрасно знаю. Ваша тайна улетучится. Все былые предосторожности отныне окажутся ни к чему. Это довольно гадко.

Я делаю это не ради денег. Я не какая-нибудь шлюшка, которая рассказывает в своих мемуарах, как ей удалось трахнуться с вами, когда она в восемнадцать лет полгода жила в Вермонте. На такие истории вам наплевать. Я не хочу, чтобы вы смешивали меня со всеми этими журналистами, ищущими признания.

Вначале я был как все. Я уважал ваше уединение. Если бы не история с Мод, я все держал бы при себе. Клянусь.

Печатные машины запущены. Переводчик хорошо сделал свое дело, нечего исправлять. Надеюсь, ради приличия вы не станете подавать в суд. Эй, полегче. Вы не знаете одну вещь. Я записывал большинство наших разговоров после того, как мы расставались с вами. Я так же поступал и в рекламе, где после каждого заседания фиксировал всякий вздор, который несли заказчики – и не только заказчики. Креативщики – это тоже было что-то с чем-то. Если собрать все вместе, я смог бы написать целый роман. Он будет продаваться, я уверен, что он будет продаваться. Надо будет только вместо заглавия поставить его розничную цену. Да, это будет круто. Нет, нет, я не записывал на пленку ваши заявления, настроения великого писателя. Мы не в романе Джона Ле Kappe,[106] но я достаточно читал этого автора, чтобы знать, как подойти к делу; и потом, мы все это видим в куче фильмов. Один из этих крошечных японских микрофонов, приклеенных прямо к коже пластырем. Только не на волосистой части, а то потом, когда придется отдирать, – туши свет!

Неважно. Все это имело смысл, даже если я уверен в одной вещи: прошлого не воротишь. Боюсь, увы, что оно не скажет нам также, что нас ждет впереди.

Я собираюсь выпить немного шампанского, в одиночестве. В мини-баре есть бутылка французской марки, жутко дорогая. Satud, pesetas у amor.

Лежа на кровати в своем номере, я слушаю последние записи «Крэнберриз»,[107] и клал я на вас, Себастьян Брукинджер.