Безумные дамочки

У него было красивое тело, длинное и стройное. Утром Маршалл произвел на нее лучшее впечатление, чем ночью; он стал увереннее в себе после того, как проявил свои качества неплохого любовника. Если бы ей не надо было писать эту вшивую статью, Лу не прочь бы трахнуться еще разок, особенно если принять во внимание тот факт, что она никогда больше его не увидит, во всяком случае, очень долго. Ночью, когда Маршалл вошел в нее, Лу представила, что он — сутенер из Гарлема, а она — одна из его кобылок. У него было бы три негритянки и две белые девушки, вторая, понятно, медоволосая блондинка, минетчица. В ту же секунду она задумалась: а чего это он так развеселился?

— Куда ты пошла?

Лу вылезла из постели и начала надевать пятнистую пижаму. Пальцами она изобразила царапанье.

— Сяду за машинку и наклепаю забавную историю, дорогой-малыш-солнышко-милый-умница-ангел. Но сначала принесу апельсиновый сок, чтобы тебе не было так одиноко.

— Что за история?

— Для моей газеты. Помнишь, я тебе рассказывала вчера о художнике? Я брала интервью у него. И должна была написать еще вчера, но вместо этого расслабилась и подхватила мужчину, так что утром приходится расплачиваться.

— Я тоже расплачиваюсь.

— Почему? Не хочешь еще раз проделать это сейчас?

Лу улыбалась, флиртовала, но это была лишь игра, Маршалл ничего не значил для нее. Она мечтала, чтобы он нацепил свою хреновую одежду и понесся бы в свой банк, где бы занялся жалкими центами пуэрториканцев, именно они в итоге оплачивают все их расходы на автомобили и секретарш, покупающих для собственных клетушек раздвижные диваны, которых обманывают все кому ни лень. Она ничего об этом не знает. А почему? Сама виновата. Вечно связывается со слабаками. Притягивает их, как магнит. И всегда притягивала. В памяти возникли голубые глаза Питера Нортропа: они требовали, они повелевали.

Лу часто думала о том, какая же у него жена, какого типа женщину он выбрал, но у нее ничего не получалось, на ум приходили только смутные догадки. Даже самый привлекательный мужчина может удивить вас, когда вы случайно столкнетесь с ним во время семейных закупок в каком-нибудь супермаркете. У жен многих бизнесменов, которых знала Лу, был какой-то бесцветный вид, какие-то они все незаметные, бледные. Нелепые одежда и обувь. Но обувь и сумочки — очень дорогие.

Это была одна из многих тем, которые Лу хотела описать, когда (и если) Тони Эллиот даст ей колонку: судороги этих прозаических женщин. Черные патентованные украшения и черные патентованные сумки, нелепые юбки и кривые ухмылки на лицах. Не удивительно, что мужья редко бросают их. Эти бабы слишком незначительны, так что они не создают проблем в повседневной жизни, у них нет лица, они только и делают, что стоят у стиральных машин и кухонных комбайнов, болтая о газетах, мыльных операх и последних телесериалах.

— Я бы не прочь повторить, — сказал Маршалл.

Очевидно, она так удивленно взглянула на него, что он тут же добавил:

— Ты сама только что говорила об этом, вот я тебе искренне и ответил.

Да, это тебе не киногерой. А чего она от него хотела? Ничего. Вот в чем суть. Он один из тех, кто хотел чего-то, и не только секса, надо признаться. Она ему нравилась, он хотел встречаться с ней, он не знал, что все кончено, даже не подозревал об этом. Прошлой ночью Маршалл сказал, что живет на Западной Четвертой улице в Виллидже, и Лу теперь думала, как же он живет: выезжает, чтобы трахнуться с негритянками, или, как и большинство своих сородичей, вырвавшихся из гетто, зациклился на голубоглазых блондинках? Поскольку сама она была кареглазой брюнеткой, то негры ею не очень интересовались (Лу мечтала уехать в Швецию, чтобы ее там избрали королевой). Негры всю свою несчастную жизнь смотрят в карие глаза, видят те же черные волосы, так что этой одноцветностью они сыты по горло. Именно поэтому так часто видишь, как они гордо вышагивают под ручку с ослепительными блондинками в тесно обтянутых брюках.

— Я тоже не против, — не очень искренне сказала она. — Но сначала работа. Понимаешь, газета выходит завтра днем.

— Да мы быстренько, — с надеждой сказал он.

— Тогда зачем?

— Не знаю.

Одевайся, засранец, вот что на самом деле ей хотелось сказать, но, с другой стороны, было рано, начало восьмого, и он, наверное, собирался, не заходя домой, пойти сразу на работу во вчерашней одежде. В таком случае, зачем оделся? У него уйма времени. Может, ему стоит еще поспать. Но ей было наплевать, чем он займется, лишь бы не путался у нее под ногами. Она могла выдать в офисе последние новости, вызвав ими шум и возмущение, и это ее не пугало, потому что это — пустяки, не связано с творчеством, это скорее механическая запись события, очень сухая и объективная, а вот интервью со Стивом Омахой — совершенно другое. Тони Эллиот поведал ей, что, если оно будет хорошо написано, он вставит его в понедельник на первые страницы. Этот стимул к работе требовал тишины и покоя.

— Я сейчас вернусь, — сказала она.