Безумный лес

Быть может,
Много тысяч лет назад
Я бегал в легендарном племени
Кентавров.
Быть может,
На земле, в неведомом краю,
Я лодочником был иль моряком.
Я этого не знал,
Я ничего не знал,
Но мне казалось,
Что я уже когда-то жил на свете.
Казалось мне,
Что я рождался многократно,
И многократно жил
И умирал.
Когда?
И где?
Воспоминанья о прожитых жизнях
Остались смутные,
И никогда позднее
Я их не мог отчетливо припомнить.
А может статься,
Я никогда на свете раньше не жил.
И нынче я живу впервые,
Мой первый раз и мой последний раз.
А образы времен минувших,
Которые в душе рождали грусть,
И сеяли тревогу,
И прогоняли сон,
Являлись мне как память жизней
Чужих и неизвестных мне
Далеких предков, многих тысяч предков,
Которым я наследовал.
       Быть может…
       Быть может…

Вокруг меня прыгали серебристые, дымчатые и рыжеватые дельфины с продолговатым жирным телом, с большими круглыми бесстрастными глазами. Иногда они подплывали так близко, что едва не задевали меня хвостами. Их веселые игры отвлекли меня от моих неотступных, мучительных видений. Я покачал головой. Встряхнулся. Перевернулся на живот и быстро поплыл к берегу. Растянувшись на песке, я вновь вернулся к действительности. Но не вполне. Привстав на колени, я жадно смотрел на чудесных лошадей татарина Селима Решита — густошерстых, низкорослых и быстроногих. И чем больше я на них смотрел, тем больше не мог наглядеться. Почему все-таки мне так нравились лошади?

— Как почему? Неужели об этом еще надо спрашивать, Дарие? Лошади нравятся тебе потому, что, когда ты верхом, ты, несмотря на свое увечье, чувствуешь себя здоровым человеком, ловким и быстрым, как сокол.

— Пусть так. Но почему мне нравятся воды рек, озер и морей?

Мной овладел беспричинный смех. И сквозь смех я услышал мой другой, внутренний голос, о котором знал лишь я один:

— Воды речек и воды озер, воды больших рек и воды морей нравятся тебе, Дарие, потому, что в воде ты, калека, перестаешь стесняться своего уродства. В воде твои движения вновь обретают резвость и проворство. Исчезает тоска. Вместо нее тобой овладевает тихая радость жизни, и тогда все твое искривленное, худое, уродливое и безобразное тело поет как очарованная скрипка…

— Скрипка!.. Я и скрипка!.. Да еще очарованная…