Безумный поклонник Бодлера

Оглядываясь по сторонам, он вдруг среди гостей узнал Оноре де Бальзака. В юности Шарль любил его почти так же, как Виктора Гюго. Это теперь поэт понимал, что прославленный мэтр Гюго не творит, а поденно работает на потребу публике, создавая сюжеты, совершенно оторванные от жизни. Хотел бы он посмотреть на воров и убийц, которые после совершенных за день злодеяний вместо того, чтобы проматывать награбленное, собирались по вечерам в подвале разрушенного дома и предавались искреннему раскаянию! Эти истории хороши для благополучных обывателей и прочих генералов опиков вместе с альфонсами, по-настоящему не знающих жизни и не чувствующих литературной фальши. Но его, Шарля Бодлера, не проведешь! Он ощущает литературу кожей. Шарль неотрывно смотрел, как, откушав ложечку зелья, создатель «Человеческой комедии» отставил свою тарелку с почти не тронутым вареньем и поспешно удалился, так и не дав Шарлю увидеть, как подействует на него гашиш. Это показалось ужасно смешным, и Шарль попытался поделиться своими уморительными наблюдениями с остальными ассассинами. Но, как ни старался, так и не мог произнести ни слова от душившего его хохота. Других тоже разобрало невыносимое веселье. Шарль хохотал до упаду, глядя на смеющиеся лица сотрапезников. И вдруг лица людей вокруг него стали меняться, вытягиваясь, плющась, удлиняясь и сморщиваясь, и Шарль погрузился в фантасмагорический мир, полный взирающих на него с потолка ангельских головок и дьявольских разверзнутых пастей, кишащих ядовитыми змеями. Когда чары зелья начали ослабевать, Шарль добрался до своего номера, загоревшись идеей описать действие наркотиков, сравнив его с воздействием вина. Свое намерение Бодлер выполнил, подарив миру самое полное исследование подобного рода[6].

* * *

Я открыла своим ключом дверь таунхауса и вошла в залитую светом прихожую. В гостиной играла латиноамериканская музыка, и я сразу же направилась туда. Совершенно нагой Лучано Кардоса сидел в новеньком велюровом кресле, и из открытого рта его капала серая пена. Руки испанца покоились на деревянных подлокотниках, и в сжатых ладонях бывший мамин муж держал замшевые поводья шлейки с запряженным в нее Хуаном. Пушистый красавец кот распластался на паркете, словно в безудержном беге. Но бегать коту больше не суждено, ибо он был мертв. Так же мертв, как и его хозяин. Я смотрела на своего первого мужчину и не испытывала ничего, кроме удивления. А ведь в тринадцать лет я была в него серьезно влюблена. И думала, что проведу с ним всю жизнь, слушая его рассказы о нашем будущем под гитарные переборы, стихи Неруды и мерное урчание кота, любовь к которому нас и сблизила. Я выловила зверя в нашем бассейне и, памятуя, что видела его на лужайке соседского дома, понесла возвращать хозяину. Открыл мне Лучано. Он выглядел озабоченным, но при виде мокрого питомца морщины на лбу его разгладились, глаза засветились радостью.

– Хуан, бродяга, вот ты где! – воскликнул он по-испански.

– Хуан? – с нажимом переспросила я.

– О да, в честь испанского поэта Хуана Хименеса. Хименес, как и я, уроженец этих мест. Сеньорита, вы когда-нибудь слышали его стихи?

Я отрицательно качнула головой и печально сообщила, что плохо знаю испанский.

– Это не беда, – широко улыбнулся сосед. – Хотите, я научу?