Безумство Мазарини

В самом ли деле у отца не было других причин нас покинуть, кроме благородных идеалов и утраченного достоинства? Не было ли чего-то еще? Может, дело в Джессике? Мне захотелось взять отца за руку, сжать ее, но я не посмел. Мысли мои путались, но сдержанность казалась мне само собой разумеющейся в отношениях между отцом и сыном-подростком. Физическая скованность нисколько не уменьшала моего восхищения, мне больше хотелось походить на него, чем прикоснуться к нему.

Это нормально?

Можно ли в моем случае рассматривать эдипов комплекс как естественный?

Отец смотрел на меня.

Испытывал ли он те же чувства? Ту же робость, что и я, — после всех этих лет? Пустоту, оттого что за десять лет ни разу меня не обнимал? Желание сделать это, но и неловкость?.. Мы пока были чужими друг другу.

— Где ты, Колен?

Я улыбнулся. Снова что-то хрустнуло, и на этот раз обернулись мы оба.

— Что это? — прошептал я.

Отец сделал мне знак молчать. Мы прислушивались несколько долгих секунд.

Ничего.

— Ночные звуки, — объяснил папа. — Я в конце концов стал шарахаться от всего. Надеюсь, ты не станешь таким, как я: запуганной жертвой с лицом, заросшим бородой, скрытым за очками и бейсболкой.

Вопрос сам сорвался у меня с языка:

— А мама?

Папина рука снова зажала в горсти песок.

— Мама… Конечно, ты ее называешь мамой. Для меня она всегда Анна. Не знаю. Это ужасно… Я не знаю! Сбежав в лодке, оставив прощальное письмо и притворившись мертвым, я отправился к Габриелю, который нашел для меня укрытие на одной из своих строек, рядом с Ванном. Твоя мама все знала, мы часто созванивались. Она очень тревожилась, боялась за меня, ей не нравился весь этот план, но в конце концов мне удалось убедить ее, что это лучший способ защитить вас обоих.

Теперь я понял последние мамины слова: «Твой папа теперь далеко, очень далеко. Но ты снова его увидишь, ты с ним встретишься». Она не хотела подвергать меня опасности, рассказав о бегстве отца, но пыталась успокоить, утешить.

— Как она умерла? — тихо спросил я.

Слова обожгли мне горло. Отец заговорил быстро, не переводя дыхания:

— Ее машина поздно ночью свернула с дороги. Она была одна. Врезалась в дерево. Она возвращалась на Морнезе. Никто не знает, что произошло. Наверное, никогда и не узнает. И здесь тоже принято считать, что это несчастный случай, но почти все подумали, что самоубийство, что Анна не перенесла моей гибели. Слушай внимательно, Колен: это не так. Я уверен. Она знала, что я жив, она ждала меня. Мы с ней говорили за несколько часов до того. Ты нуждался в матери. Нет, Колен, у нее не было никаких причин сводить счеты с жизнью, бросать тебя, бросать нас. Мы любили друг друга! Мы были семьей!

Перед глазами всплыла прежняя навязчивая картинка — папина рука на бедре Джессики. Он не все рассказал. Было что-то еще. А может, он все же просто сбежал, бросил жену и сына? И мама не перенесла разрыва?

Нет! Нельзя так думать.

Он, должно быть, заметил мою растерянность и наконец-то взял меня за руку. Проговорил — медленно, убедительным тоном:

— Авария на дороге? Я не верю в такую случайность. Нет. Гибель твоей матери была им на руку, они знали, что она не уступит, не продаст участок, особенно после моей смерти. Ведь земля перешла к ней.

У меня по спине пробежал холодок.

— И пусть я не вполне уверен, но все же думаю, что они убили твою мать. Она же многое знала, была в курсе всего, мы с ней постоянно обсуждали происходящее. Она представляла для них реальную угрозу. Да, я поступил тогда неосторожно, оставив ее одну. За десять лет у меня было время все обдумать. Она была в опасности, но я этого не осознавал, не предполагал, что они настолько сильны. Они уже замарали руки кровью тех трех рабочих, и твоя мать тоже была обречена. Это преступная организация, Колен, это убийцы, они среди нас, мы их знаем, но не остерегаемся, а они повсюду и готовы на все.

Мне стало холодно. В этих разоблачениях было что-то ирреальное. Я начал дрожать. Без ответа остался еще один вопрос. Утопленник в папиной одежде.

Кто это был?

Папе тоже пришлось кого-то убить, чтобы подсунуть вместо себя?

Одного из тех, кто его предал?

Я не осмелился спросить, мне хватало услышанного. Хотелось прижаться к папе, но я не решался, мешала дурацкая застенчивость. Он считает меня мужчиной, я кажусь ему взрослее и смелее, чем есть на самом деле. Я огляделся — черная тьма, которую время от времени разгоняет луч маяка. Шумят волны. Внутри нарастал страх, я подумал про беззубого старика у нас над головой, может, он сидит перед телевизором, а может, шпионит за нами. Подумал про Валерино, этого беглого каторжника, который наверняка входил в «Семитим».

Убийца.

Возможно, убийца моей матери.

Папа придвинулся ко мне:

— Это не все, Колен. Я еще не рассказал о твоей роли во всей этой истории. — Он положил руку мне на плечо. Она показалась ледяной. — Я хочу попросить тебя об услуге, Колен. Очень большой услуге. У меня нет выбора. Это может оказаться опасным, но для тебя куда опаснее будет, если я о ней не попрошу.