Безупречная репутация. Том 2

Слова Гнездилова звучали странно и неестественно. Наверное, сын что-то перепутал или не так понял. Кто такой Котов? И почему «недоделанный»? Очень хотелось успокоить себя мыслью о том, что судья звонил кому-то по совсем другому вопросу, но ведь он назвал фамилию… Причем дважды, если верить Костику: сперва сказал, что к нему пристает Веденеев, а потом – «веденеевы и иже с ними». И почему нужно было звонить немедленно? Почему не подождать пару минут, зайти домой, раздеться и спокойно решать вопросы по телефону? Потому что дома жена и старший сын? При них нельзя разговаривать о том, что приезжал человек из колонии и просил навещать Леонида?

Все равно ерунда какая-то получается. При чем тут цейтнот? И чем это обычно заканчивается? Если речь идет о цейтноте, получается, что некий Котов должен сделать что-то в отношении Лени Гнездилова, и это что-то имеет жестко установленные сроки. Что это может быть? Ну не убийство же… О господи! Вот же чушь какая порой в голову лезет.

– Ты ничего не перепутал? – осторожно спросил Максим Викторович. – Гнездилов именно так сказал?

– Слово в слово, – уверенно подтвердил Костик. – А тебе он что сказал? Пообещал ездить на свидания?

О Лене, к которому никто не приезжает и которому не присылают посылки, Веденеев сыну рассказывал, так что парнишка был полностью в курсе проблемы.

– Нет, сынок, не обещал, – вздохнул Веденеев. – Отказался категорически. Сказал, что у него не может быть сына-вора.

Костик помолчал, потом спросил негромко:

– Ты очень расстроился, да, пап?

– Очень, – признался Максим Викторович. – Мальчишку жалко.

– Ты вроде говорил, что он… ну, нехороший. Чего его жалеть, если он нехороший?

Веденеев усмехнулся.

– Жалеют, сынок, не тех, кто хороший, а тех, кого жалко. Жалеют не по человеческим качествам, а по обстоятельствам.

– Это как?

– Вот, например, внезапно рухнет дом, и все жильцы погибнут. Жильцов много, и они разные. Есть хорошие, достойные люди среди них, а есть и отъявленные мерзавцы, или алкоголики, допустим, мошенники и все такое. Разве тебе придет в голову сказать: «Жалко людей, конечно, но не всех»?

– Пап, до метро далеко еще?

Максим Викторович удивился внезапной смене темы.

– Минуты две-три, а что?

– А давай до следующей станции пешком пойдем, – предложил Костик. – Поговорить охота, а в метро этом дурацком толпа и шум, не слышно ничего.

– Не «охота», а «хочется», – улыбнулся Максим Викторович. – Конечно, давай прогуляемся.

– Ничего, что дождик, а ты без зонта?

– Не растаю. Я же офицер, а офицеры на погоду не смотрят. Да и дождик ерундовый, можно внимания не обращать.

Самыми драгоценными в непростой жизни Максима Викторовича Веденеева были вот такие минуты, когда обычно немногословному сыну хотелось подольше поговорить с отцом. Не о компьютерах, не о спорте, а о человеческом. О душе, о чувствах и мыслях.

* * *

Когда Леонида Гнездилова приговорили к пяти годам лишения свободы, ему было пятнадцать с половиной. Через два с половиной года встал вопрос: переводить ли его в исправительную колонию для взрослых или оставить в воспитательной колонии с несовершеннолетними. Закон позволял, если считалось, что «для закрепления результатов воспитательной работы» конкретного осужденного целесообразно оставить в воспитательной колонии до полного отбытия срока либо до условно-досрочного освобождения. Имелось, правда, одно ограничение: оставаться в колонии для несовершеннолетних можно только до 21 года. У Лени Гнездилова со сроками все было в порядке. Даже если он не освободится условно-досрочно, а будет тянуть от звонка до звонка, все равно срок выйдет, когда ему будет только 20 с половиной.

Воспитатель отделения и начальник отряда не любили Гнездилова, называли «тихушником» и «мародером», который никогда открыто не использует свою немалую физическую силу, а действует исподтишка и терпеливо ждет, когда противник истощится и ослабеет, чтобы обобрать его до нитки и в прямом смысле слова, и в переносном. Добивать поверженных, додавливать морально раненных, униженных и обиженных – вот что было его коньком. Леонид не стремился быть признанным лидером, находящимся на виду, его прельщала позиция серого кардинала, которого все считают рядовым членом сообщества, но без согласия и волеизъявления которого не принимается и не реализуется ни одно решение.