Безутешная плоть

Мать, готовясь к помолу, отделяет кукурузные зерна от початков. Очищены всего несколько. Еще один в ее руке весь в зернах, кроме пары вынутых рядов. Полиэтиленовая пленка рядом с ней завалена нетронутыми початками. Плетеный поднос на коленях почти пуст. Она думает о другом, не о том, что делает. Ты помогаешь ей поставить поднос на землю. Помощь не нужна, но мать позволяет себе помочь и на мгновение кладет тяжелую голову тебе на шею. Выпрямившись, она снова становится женщиной, которая тебя вырастила.

– Эво, Тамбу, – здоровается она с тобой. – После стольких лет. Много лет прошло, правда? Если бы матка приняла, губы сказали бы, что ты бог весть откуда, просто странница, приехала в гости. Только матке виднее.

Ты сглатываешь отчаяние, улыбаешься и снова обнимаешь ее. Терпение – и оружие, и победа. Часто ты им пользовалась в жизни? Будь что будет, догадываются местные или нет, но скоро ты станешь королевой деревни.

– Пойдем в дом, ребенок, – смягчается мать, почувствовав резкость в своих словах.

Опираясь руками, она осторожно становится на колени. Пальцы скребутся о землю, как когти. Суставы толстые, будто луковицы для посадки. Держась за доски амбара, мать встает, содрогаясь всем телом.

– Тебе некому помочь, Май? – спрашиваешь ты, поддерживая ее за плечо.

– Некому помочь? А ты разве никто? – огрызается она.

Ты просовываешь руку ей под мышку. Она наваливается на тебя.

– Ладно, угали еще сделаю, – смягчается Май, когда боль в суставах чуть отпускает. – Очень больно заниматься кукурузой и доить. И огород. Благодарю Бога, что твоя сестра Нецай прислала мне девочек. Они готовят и убирают. Ходят за водой к колонке дальше по улице и стирают в реке. – Консепт, Фридом, – зовет она, когда во двор входят две девочки, неуклюже удерживая на голове большие охапки веток.

Они кидают ветки на подставку возле кухни и, украдкой бросая на тебя косые взгляды, подходят, сцепив маленькие пальцы и натыкаясь друг на друга.

– Как вы ходите? – ворчит Май. – Вы должны бегать. Это ваша мать. Та, у которой две ноги. Ее так долго держали в Хараре, что мы уже думали, будто с ней что-то случилось. Это ваша майгуру, Тамбудзай, та, что приехала раньше вашей матери.

Девочки хихикают и ускоряют шаг. Вы обнимаетесь. Когда ты отходишь, чтобы рассмотреть их, тебя поражает семейное сходство. Хочется прижать их к себе, наобещать всякой всячины, что их жизнь никогда не будет похожа на твою, что не нужно будет, как их матери, идти на войну. Ты стоишь как вкопанная, зная, что, только неуклонно двигаясь вверх, сможешь превратить свои желания в обещания, которые тебе удастся сдержать. Девочки робко улыбаются.

– Мозамбийки, – пренебрежительно бросает Май.

Племянницы опускают головы.

– Это мы в войну поняли, – равнодушно продолжает мать. – Пока одни воевали, другие рожали. Правда ведь, мозамбийки?

Девочки жмутся друг к другу.

– Разве мать родила вас не за границей? – продолжает сипеть Май. – Когда все считали, что она воюет? Как можно воевать с одной ногой? Что она могла там навоевать? Чего удивляться, что мы до сих пор так живем, когда все только этим и занимались, что бы нам ни твердили.

– Мы родились в Мозамбике, – кивает Консепт, старшая. Она ухмыляется, как дети, недавно ставшие подростками, когда их все еще обижают. – Чего все время говорить. Те, кто родился в Мозамбике, вернулись, как и остальные.

– Если бы я знала… – Мать грозит кулаком истории твоей страны. – Если бы я знала, что творится в Мозамбике, моя дочь не потеряла бы ногу. За что? Вот за это? Ни за что!

– Ты звала, Мбуйя? – спрашивает внучка, мягко меняя тему.

– Никого я не звала. Ничего не случилось, – пожимает плечами Май и поворачивается к кухне. – Я в дом. Девочки, покажите тетке, куда идти. – Голос становится тоньше. В словах пульсирует тревога, которую она не может скрыть. – Если что-то надо перенести, тетка вам скажет, возьмите.

И мать направляется к кухне.

Ты ведешь племянниц к машине и снимаешь с заднего сиденья брезент. Разлетается пыль. Ты даешь ей осесть в легкие. Радости не осталось никакой. Девочки хмуро, уныло несут продукты в главный дом.

* * *

– Перенесли продукты? – спрашивает Май, когда вы присоединяетесь к ней на кухне.

– Да, Мбуйя, – осторожно кивает старшая, Консепт, устраиваясь на тростниковой циновке слева от входа, где вы все топчетесь, поскольку вы женщины.

– А где Баба? Как он? – спрашиваешь ты.

– Нормально. Масло? – уточняет Май.

– Масло! – подтверждают внучки.

– Свечи?

– Тоже, – кивают девочки.

– Аккуратно перенесли маргарин?

С минуту она думает только о необходимых продуктах, которые могли не привезти, и ее глаза коротко вспыхивают, но тут же гаснут.

– Наконец-то, Тамбудзай, – тихо сопит она. – Ты перестала поедать все в одиночку. Вспомнила, что у тебя есть семья. Мы чуть не умерли с голоду, пока ждали.

– А Дамбудзо? – спрашиваешь ты. Твоя злость на колкости матери так слаба, что ты сама ее не замечаешь, продолжая улыбаться. – Ты что-нибудь слышала о своем последыше? Твой сын шлет посылки домой из Америки?