Безутешная плоть

– Ох-хо, – вздыхает Май. – Теперь припоминаю, где и когда я слышала это имя. Значит, все так, как я и думала. Ты приехала сюда, чтобы опять сходить с ума по белым людям, Тамбудзай. Разве не поэтому ты так долго была никем, не потому, что их слишком много? Оставь их. Иди и найди свое. Вот что я тебе скажу.

Май прокладывает себе путь мимо продуктов в передней комнате старого дома и неторопливо, с довольным видом рассматривает пакеты.

Матрас в задней комнате не так уж и плох, не видно ни блох, ни личинок. Когда комната становится обитаемой, успокоенная Май уходит, пообещав прислать Фридом, чтобы та стерла пыль с поверхностей и вымела помет грызунов из-под тумбочки. Она идет в боковую комнату, где живут девочки, и через минуту возвращается с одеялом.

Оставшись одна, ты осторожно, медленно садишься на железную кровать. Ясный свет становится темно-серым. Ты зажигаешь одну из свечей – ее пламя трепыхается. Химическое вещество, из которого сделана свеча, воняет и раздражает тебя, хотя на упаковке утверждается, что они не чадят. В трепещущем свете бордовый цвет потертого коврика, покрывающего груду хлама в углу, спекается и сгущается – так обычно появляются духи. Исходящий от него запах старья неприятным воспоминанием безжалостно проникает в ноздри.

Коврик, будто намасленный, скользит между большим и указательным пальцами. От лохмотьев, которые пощадили крысы, поднимается затхлость, скорее от ветхости, чем от плохо вымытых тел. Ты собираешься отойти от разлагающейся кучи, но внимание привлекает тусклый блеск. Из линялой тряпки, которая когда-то была ярко-синей вышивкой, торчит нитка. Приподняв ее, ты узнаешь герб на нагрудном кармане, а спустя мгновение – свой пиджачок из женского колледжа Святого Сердца.

Он лежит на рваных плетеных босоножках материного размера. Почти невероятно, их ты тоже помнишь: подарок, посланный домой с родственником, когда ты начала работать в рекламном агентстве.

Заскорузлые, лопнувшие пластиковые туфли лежат на твоем старом школьном сундуке. Сбитая черная эмаль шелушится похожей на рваную змеиную кожу белой краской. Наклонившись, ты читаешь: ТАМБУДЗАЙ СИГАУКЕ. Ниже адрес: женский колледж Святого Сердца, сектор 7765, Умтали.

Твое тело коченеет, и ум покидает его. Тебе хочется перебежать двор и запрыгнуть в машину. Но ты поклялась себе идти вперед. Тебе кажется, что все затягивает черная дыра, и туловище вибрирует. Ее сила стелется по полу, струится по воздуху, поднимается по стенам и проникает внутрь, через секунду ты уже не можешь сказать, это ты – коробка или коробка – ты. Черная дыра требует того, чего, ты уверена, у тебя нет.

Старые запоры открываются, стоит к ним прикоснуться. В видавшем виды сундуке на другом бордовом пиджаке – он в лучшем состоянии и больше размером – лежит теннисная ракетка без струн. Из-под нее, как из гортани, высунулись язычки полинялых теннисных туфель. В самом низу под юбками и кофточками аккуратно завернутые в рваные, но чистые полиэтиленовые пакеты с десяток или больше тетрадей.

Ты перерываешь кучу, вытаскиваешь наугад тетради, не возвращая их на место. Из сундука поднимается едкость минувших десятилетий: девушки в кружевных перчатках и вуалетках на воскресной мессе, тяжелые деревянные столы, белые матерчатые салфетки в серебряных кольцах, постоянное напряжение от неизвестности: ты та, кем должна быть, или нет? – и борьба за утвердительный ответ на вопрос, и ее тяжкие последствия.

* * *

Поднимается Фридом, но не убираться, она зовет тебя есть. Девочкам не терпится наброситься на еду, приправленную ароматной томатной пастой и чесноком, – настоящее лакомство. Как только ты входишь, тебе пододвигают миску с водой.

Не успеваешь ты сделать и нескольких глотков, как из оврага доносится песня.

– Чемутенгуре! Чемутенгуре![53] – хрипло выводит певец.

Твоя мать, Консепт и Фридом не обращают внимания.

– Чемутенгуре! Чемутенгуре! – решительно продолжает певец.

– Баба, – выдыхаешь ты в отчаянии. – Он.

Девочки украдкой смотрят на бабушку. Май продолжает есть, как будто никто не пел, как будто ничего не было сказано, как будто ничего не произошло.

Ты не в силах впихнуть в себя ни крошки.

– Продолжай. Ешь дальше, – пожимает плечами Май. – Он. Наверно, кто-то сказал ему, что у нас гости. Он даже не знает кто. Но оголодал и понял, что что-то будет.

Со двора доносится глухой стук. Никто не двигается. Ты тоже продолжаешь есть.

– Было бы неплохо, – говорит Май через некоторое время, – если бы эта Стивенсон, на которую ты работаешь, помогла тебе сделать ногу для твоей сестры.

Она замолкает и со свистом всасывает застрявший между зубами кусочек хряща.

Май, словно проигрывая местную поговорку о том, что нечего терять аппетит из-за чужих печалей, берет еще один кусок мяса. Девочки же очень сильно расстраиваются из-за напоминания о положении своей матери. Они сидят, не двигаясь, едва дыша, положив жирные руки на колени ладонями вверх.