Профессор Лайалл прекрасно понял, кто такой этот «кормилец», — кормчий! Это означало, что под всем этим кроется тайна с большой буквы — более важная, чем казалось до сих пор, — и в ней еще сильнее замешаны вампиры. Кормчий был кем-то вроде теневого премьер-министра Англии, главным стратегом королевы Виктории и ее ближайшим советником из сверхъестественных. Он заседал в Теневом совете вместе с деваном — оборотнем-одиночкой и главнокомандующим Королевской Волчьей гвардии и маджахом-запредельным. До недавнего времени эту позицию занимала леди Маккон. Кормчий был одним из старейших вампиров на острове. И оказывается, что-то похитил у лорда Акелдамы! Профессор Лайалл готов был биться об заклад на большие деньги, что экзальтированный вампир-отщепенец вместе со всеми трутнями покинул Лондон именно для того, чтобы вернуть эту пропажу.
«Ну и каша с клыками у нас тут заваривается», — подумал бета стаи Вулси.
Айви Танстелл, если и догадываясь, то крайне смутно, что минуту назад усадила своего гостя на паровую машину с готовым взорваться котлом, встряхнула кудряшками и предложила профессору Лайаллу еще чашку чая. Однако тот решил, что лучше всего сейчас отправиться домой, в замок, и лечь спать. Часто в делах вампиров бывает легче разобраться после хорошего дневного отдыха.
Поэтому от чая профессор отказался.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИСПЫТАНИЕ НЮХАТЕЛЬНЫМ ТАБАКОМ, КУМКВАТАМИ И ЭКЗОРЦИЗМОМ
Ноги у Алексии совсем окоченели от холода, но по крайней мере теперь они были благопристойно прикрыты юбками, правда, грязными и прожженными кислотой. Леди Маккон вздохнула. Ее сейчас, вероятно, легко принять за цыганку: чемоданчик в пятнах, волосы растрепаны. Мадам Лефу тоже выглядела не лучшим образом: одежда забрызгана грязью, на шее болтаются очки. Ее цилиндр по-прежнему был примотан к голове длинным шарфом, а вот усы заметно перекосились. Один только Флут каким-то образом умудрялся сохранять совершенно пристойный вид в эти предрассветные часы, когда они крались (другого слова тут не подберешь) по узким переулкам Ниццы.
Ницца оказалась меньше Парижа, и в ней сразу чувствовался беззаботный дух приморского города. Однако мадам Лефу мрачно намекнула, что «итальянские волнения» десятилетней давности всё еще дают себя знать — хоть и скрыто, но неослабно, и это неутешительное обстоятельство придает атмосфере города оттенок тревоги, пусть чужестранцы и не всегда способны его уловить.
— Подумать только! Кто-то пытается утверждать, что Ницца — это Италия. Ха! — мадам Лефу пренебрежительно махнула рукой и посмотрела на Алексию так, будто подозревала ее в готовности отстаивать это порочное мнение. Следовало бы разубедить подругу. Но с ходу в голову не пришло ничего лучше, чем: «Наверняка в этом городе даже макарон приличных не найдешь».
Мадам Лефу прибавила шагу. Обойдя кучу валяющегося прямо на дороге тряпья, она увлекла беглецов за собой в темный переулок.
— Надеюсь, орнитоптер в целости и сохранности простоит там, где мы его бросили, пока не понадобится кому-то из вас, — леди Маккон попыталась сменить тему. Она шла за изобретательницей, приподняв юбки, чтобы избежать соприкосновения с кучей хлама подолом. Никакого смысла в таких предосторожностях уже не было, но привычка брала свое.
— Вероятно. Порох израсходован, и почти никто, кроме меня и Гюстава, не умеет управлять этим аппаратом. Я напишу ему и укажу место приземления. Да, прошу прощения за неудачную посадку.
— Вы хотите сказать — за неудавшуюся аварию?
— По крайней мере, мы сели на мягкую землю.
— Да, в утиных прудах обычно мягко. Вы хоть понимаете, что орнитоптер связан с птицами только названием? Это не повод обращаться с ним как с птицей.
— По крайней мере, он не взорвался.
Алексия остановилась.
— А, так он еще и взорваться мог? — Мадам Лефу пожала плечами — типично французская реакция, вызывающая раздражение. — Что ж, я думаю, ваш орнитоптер заслужил право носить собственное имя.
— Вот как? — переспросила изобретательница со смиренным видом.
— Да. «Грязная утка».
—
Флут тихонько фыркнул. Алексия сердито покосилась на него. Он-то как ухитрился нисколько не испачкаться?
Мадам Лефу привела их к маленькой двери, которая, по всей видимости, когда-то была окрашена в синий, затем в желтый, а позже в зеленый цвет — эта история горделиво отображалась в пятнах облупившейся краски. Француженка постучала — сначала тихонько, потом все громче и громче и, наконец, принялась лупить бедную дверь изо всех сил.
В ответ на этот шум где-то внутри зашлась в нескончаемом припадке истеричного лая собака какой-то карликовой породы.
Флут кивком головы указал на дверную ручку. Алексия внимательно вгляделась в нее в мерцающем свете факелов (очевидно, до газовых фонарей прогресс в Ницце еще не дошел). Ручка была медная и довольно простая на вид, если не считать того, что на ней был выгравирован едва различимый, почти стертый сотнями рук знак — крошечный кругленький осьминожек.