Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)

Вы слишком любознательны и слишком любите необычное, чтобы я могла надеяться на Ваше снисхождение, если не расскажу о новом развлечении, которое было у нас при дворе этой зимой. Из досок соорудили приспособление, которое спускается с верхнего этажа во двор. Ширина ската достаточна для экипажа, а с каждой стороны маленький бортик. Скат залили водой, которая вскоре замерзла, затем его поливали еще, пока он не покрылся довольно толстым льдом. Придворные дамы и кавалеры садятся в сани, которые подталкивают сверху, и они летят вниз. Движение такое быстрое, что его не определишь никаким иным словом, кроме как полет. Порой, если на пути санок встречается какое-нибудь препятствие, седок вылетает из них кувырком; я полагаю, это делается ради шутки. Каждому смертному, появляющемуся при дворе, приходилось съехать с этой ледяной горы, как ее называют, но пока никто не сломал себе шеи. Я до потери сознания страшилась, что мне тоже придется съезжать по этому ужасному спуску, — не только из боязни сломать себе шею, но и просто очутиться в неприличном положении, о котором без ужаса и подумать-то нельзя, и я какое-то время не бывала при дворе, почти надеясь, что кто-нибудь, сломав себе руку или ногу, положит тем самым забаве конец; но все-таки я была вынуждена появиться там. Кто-то воскликнул: «Вы никогда не катались», ибо каждый был рад, если с его ближним обходились так же, как с ним самим. Услышав это, я готова была умереть, но ее величество сказала, что мое теперешнее положение не позволяет кататься, и, таким образом, меня простили. Если Вам придет в голову приехать сюда, пока это гора существует, Вам непременно надо иметь такой же предлог не кататься, иначе поедете вниз.

Теперь о Ваших семейных делах. Услышав, как Вы сетуете, что Вам не удалось убедить ни одну из этих дам пойти на малейшие уступки, и впрямь можно подумать, будто Вы очень плохо знаете род человеческий или не изучали людских страстей (хотя относительно и того и другого я уверена в обратном). Я уже говорила Вам, что это невозможно, поскольку обе дамы тешат свою гордыню. Предположи я, что это доставит Вам столько хлопот, я бы не втягивала Вас в это дело, но мне сдается, мадам, что при всем Вашем благоразумии, за устройством этого дела в Вас чуточку заговорило нечто, именуемое гордостью, и Вы уязвлены тем, что, несмотря на такое превосходство Вашего ума, не можете убедить их. Так ведь именно по этой причине и не можете: Ваши слова выше их понимания, поскольку мысли ни одной из них никогда не шли дальше болтовни за карточным столом или в обществе. Поскольку же мои умственные способности ближе к их способностям, чем Ваши, то, мне представляется, я могу Вам присоветовать путь более успешный, нежели убеждение. Когда которая-нибудь из них пожалуется Вам на другую, поддержите ее, побранив отсутствующую, н, смею сказать, обе рассердятся на Вас и объединятся. Это навело меня на мысль посоветовать м-ру Б, привлечь кого-нибудь для исполнения такой проделки, но, подозреваю, он слишком прямодушен и отнесется с презрением к победе, достигнутой посредством подобной хитрости, а потому не последует совету Вашей, и проч.

Письмо XXVIII

Петербург, 1737.

Мадам,

Вы нашли способ жестоко отомстить мне за план, который я лишь думала внушить м-ру Б. Вы требуете, чтобы я описывала характеры людей в столь не свойственной мне манере или же впредь не писала бы Вам вовсе, хотя в конечном счете наказаны-то за это распоряжение будете Вы.

Герцог и герцогиня Курляндские (которые прежде, как Вам известно, были графом и графиней Бирон) по-прежнему пребывают в таком фаворе, что от их насупленных бровей или улыбки зависит счастье или несчастье всей империи, то есть настолько, насколько благосклонность может способствовать первому или немилость дает повод ко второму. Людей, которых бы один из них или оба вместе не подчинили себе, так мало, что весь народ находится в их власти. Герцог очень тщеславен, крайне вспыльчив и, когда выходит из себя, несдержан в выражениях. Будучи к кому-то расположен, он чрезвычайно щедр на проявления своей благосклонности и на похвалы, однако непостоянен; скоро без всякой причины он меняется и часто питает к тому же самому человеку столь же сильную неприязнь, как прежде любил. В подобных случаях он этого не может скрыть, но выказывает самым оскорбительным образом. Герцог от природы очень сдержан, но, пока благосклонен, ведет себя с любимцем весьма непринужденно. Он прям — если не считает нужным или не желает дать правдивый ответ, то не отвечает вовсе. Он презирает русских и столь явно выказывает свое презрение во всех случаях перед самыми знатными из них, что, я думаю, однажды это приведет к его падению; однако я действительно считаю, что его преданность ее величеству нерушима и благо своей страны он принимает близко к сердцу.