Безвыходное пособие для демиурга (СИ)

Конечно, Петровичу жаль меня убивать, ведь я могу поведать миру о его таланте. Наверное, для этого здесь и мальчишка. Но он — начинающий писатель, он просто не поймет плетения магического бисера, не оценит игру слов, хотя бы потому, что не знает мертвых языков и древних ритуалов. Для него наша схватка — это лишь летающее пламя и гортанные крики. А для нас с Петровичем — это танец на канате с завязанными глазами.

Мы не просто деремся, не стремимся убить друг друга, мы играем, ибо равны по силе и знаниям. И мы нужны друг другу для того, чтобы испытывать катарсис души именно от подобных столкновений.

Возможно, именно поэтому мы никогда не сможем убить друг друга. Ведь сразить Петровича — это все равно, что разбить вазу династии Мин, которую до этого кропотливо искал лет тридцать.

Уничтожить Петровича здесь и сейчас — это примерно то же, что вырвать часть своей души — не черной и не белой, а именно своей, которой ты втайне восхищаешься, вырвать — и раздавить, точно жука-скарабея.

Дракон открыл пасть и дохнул на меня фиолетовой струей пламени.

Я был готов к этому. Я рванул с шеи защитный амулет, кинул его вперед. Он сверкнул магическим девизом, закрутился вокруг своей оси, сливая буквы и черты пантакля в серебристое нескончаемое мельтешение. Мой амулет пролетел сквозь пламя, прямо в драконью пасть.

В тот же миг я почувствовал жар, и волной теплового удара меня швырнуло и размазало по стене.

Теряя сознание, я понимал, что дракон поперхнулся, что Петрович сейчас должен сломаться пополам и харкать кровью, выталкивая из горла мой амулет. От такого подарка маги не умирают, но это дает мне маленькое преимущество. Танец смерти должен быть не только изящным, но и выверенным с математической точностью!

Бабах!

Прошло, наверное, пару секунд, но я уже поднимался на ноги, сплевывая сгусток черной, запекшейся крови. У другой стены, с мутными от боли глазами, покачивался Петрович:

— А ты ничего еще, интересен. Жаль тебя убивать.

— Не говори «гоп»!

Николай Петрович покрутил в руках искореженный в драконьем пламени амулет:

— Ты не совсем понимаешь, что происходит. Мы внутри книги, и это вовсе не «Некрономикон»! Хочешь знать, где мы?

— Я хочу раздавить Орден, сжечь его, как осиное гнездо.

— Уничтожить то, чего нет, нельзя. Ты так ничего и не понял. Орден — это иллюзия книги. Фантомы окружают тебя наравне с реальными людьми, но выяснить, кто из них кто, ты можешь лишь в одном случае: убив каждого в отдельности. Правда, весело? Мне до такого не додуматься в одиночку-то. Стереть память живым сотрудникам Ордена и даже настоящим магам можно, только зачем? Так даже интереснее. В общем, самую трудную работу эта книга делает сама. И, кстати, именно поэтому найденный тобой гримуар называется вовсе не «Некрономикон», а — «Безвыходное пособие для демиурга».

Я захохотал. Похоже, у Петровича приключилось сотрясение мозга. Надо же так придумать: «Безвыходное пособие… для демиурга». Учебник для творца, открыв который юный бог дочитает до конца, потому что никакая сила не сможет его заставить захлопнуть эту чертову книгу.

И вдруг я понял, что это не у Петровича, а у меня где-то перемкнуло и я не вижу того, что творится под носом.

Книга — она, действительно, управляет всеми. Мы — маги, творцы, демиурги маленьких вселенных. И этот мальчишка, Герман — он творец даже в большей степени, нежели мы. Но и он угодил в сети «Безвыходного пособия». А ведь не маг, просто пацан, студент.

Мы внутри книги, той самой, которую я считал «Некрономиконом». Она написана давно, просто решила слегка поразмяться, повеселиться. И если мы здесь, то в реальности этот парень, наверное, под капельницей. Или пропал без вести.

У этого мальчишки, Германа, если я убью Петровича, шанса вернуться — уже не будет. Книга подловила меня!

Теперь, точно, не победить!

Меня охватила ярость.

Во мне поднялась ненависть к этому миру, состоящему из одних лишь подлецов и заговорщиков, плетущих интриги так же ловко, как пауки. Я хотел разрушить этот безумный книжный мир, сжечь вместе с собой, навсегда, чтобы никто и никогда больше не попался в эту ловушку! Но слова Петровича «Ты погубишь мальчишку!» вдруг приобрели иной, изнаночный смысл.

Я ведь инквизитор, а Герман — заигравшийся ребенок. Я не могу казнить ни себя, ни Николая Петровича, ни писателя. Я — честный инквизитор, в том и загвоздка. Нас привыкли считать сумасшедшими маньяками, лупящими себя цепями. Но на самом деле — мы не взрослеющие дети. Почти все.

Из глубины моего естества поднялась горечь. Я ощущал ее привкус на языке, она проникала в каждую мою клеточку, она становилась мной.

Я вдруг забыл все заклятия, и мудрость покинула меня. Я потерял контроль над чувствами. Мысли вдруг остановились и замерли.

Петрович смотрел на меня с ужасом. Он не стал выдыхать дракона, он сам стал им. Мгновенно. Он был вполне живым и осязаемым зверем.

— Твою мать! — выдохнуло чудовище и сделало шаг вперед.