Безвыходное пособие для демиурга (СИ)

Вот чего я хотел! И, следуя таким высоким целям, уже на третьей странице любого рассказа я осознавал свое бессилие и стопорился. Но это вовсе не повод для насмешек! Дорогу осилит идущий! Я просто часто делаю привалы.

Мне иногда кажется, что Лера это понимает, потому она не смеется надо мной, только подтрунивает, подхлестывает мое самолюбие, чтобы я из Обломова превратился в Штольца.

Вот только немец никогда не сможет написать русский мистический роман. У него менталитет другой.

Впрочем, Обломов его тоже никогда не создаст.

А я напишу. Из вредности! И не какой-нибудь рассказ, а настоящее серьезное произведение, в котором будут подняты глобальные философские вопросы бытия, самосознания и человеческой культуры!

Автобус с удовольствием выдавил нас из своего чрева на нужной остановке. Меня подташнивало от давки, но я, конечно, ничего не сказал.

В парикмахерской нас уже ждали. Лера оказалась записанной.

Миловидная девушка, глядя на меня, лишь покачала головой:

— Ну, Лера, ты себе гламурного мальчика отхватила!

— Это еще неизвестно кто кого отхватил! — возразил я. — Девочки, вы не на шопинге, потом обсудите проблему глобального вырождения истинных мачо, а сейчас, давайте, делайте из меня красавца.

— А ты нахал! — изумилась мастер.

— Этим и берет, — хохотнула Лера.

— Значит так, Герман, будешь болтать, язык укорочу и не замечу, — для наглядности мастер щелкнула ножницами.

Я промолчал.

— Вот и договорились, — и девушка приступила к работе.

Я закрыл глаза, чтобы расстроиться только один раз, при взгляде на результат.

Когда меня побрызгали одеколоном и велели посмотреться в зеркало, я приготовился к самому худшему.

Так и есть: на меня смотрел какой-то мальчик-колокольчик, истинный жених, кончивший школу с отличием, и теперь остервенело грызущий гранит академической науки.

Я обернулся к Лере:

— И вот за такого ты сможешь выйти замуж? Бр-р-р! Просто жуть.

— А маме, точно, понравится, — усмехнулась мастер. — Идеальный студент. Гений!

— Ну-ка, ну-ка, а с какой стороны гениальность лучше просматривается? — я покрутился у зеркала. — Ох, не знаю, я так отвратительно не выглядел с пятого класса. Лучше бы «под ноль». И золотую цепь на шею.

Лера захохотала:

— Цепь — непременно, и гирю к ней примотать.

— Так, говорите, молодой человек, прическа вам моя не нравится? — в руке девушки взревела машинка.

— Стоп! Я пошутил! Лера, чего они у тебя все такие серьезные?

— Боятся, что ты с них главного отрицательного героя спишешь, да еще и назовешь их именем для полной узнаваемости.

— А я думал, сочинять — моя прерогатива.

— Желаю произвести на маму неотразимое впечатление, писатель, — захохотала подружка Леры. — Освобождай кресло, через пять минут ко мне пожалует важная персона.

Когда мы вышли из парикмахерской, Лера ехидно оглядела меня с головы до ног:

— Никуда тебя одного выпустить нельзя. Ты только прикидываешься компьютерным червем, чтобы отвести от себя подозрения, а как только юбку увидишь — сила воли тебя и покидает. Может, подозрения твоей Марьи Ивановны не беспочвенны?

— Вы все категорически не правы! На юбки я вообще не смотрю. Только на ноги.

— Вот! — Лера ткнула указательным пальцем мне в грудь. — Все вы мужики одинаковы, и всем вам одного от нас, несчастных, надо.

— Да кабы не это наше, можно сказать, единственное достоинство, то и семей в мире бы не было.

— Что? — Лера захохотала. — А мы как амазонки: поймаем пару мужиков, используем, снова поймаем.

— Ага, а еще говорят, что мужчины чокнутые, — я прикоснулся к голове. Как-то пустовато, словно чего-то не хватает.

— Не трогай произведение искусства грязными руками! — нахмурилась Лера. — Потерпи хотя бы сегодня.

— И чего ты так дрожишь? Ведь она тебе мать, и ты не падчерица. Чего переживать?

— Тебе этого не понять. У тебя нет ни родины, ни флага.

— А на фига они нужны? Чтобы умереть за амбиции великой державы в двадцать лет в чужой стране и вернуться «грузом 200» в цинковом гробу? Ты понимаешь, что из такого жилища истинному вампиру или просто зомби уже и не подняться?

— Дошутишься! Учти, и у стен есть уши.

— Безусловно. Только ты наши дома видела? Они старые, обшарпанные, никто их не любит, не холит, не жалеет, все их презирают и ненавидят. У них и уши-то все давно с пробками серы. Что они могут понять?

Какой-то старичок в пиджаке и галстуке шарахнулся от нас, и, испуганно оборачиваясь, ускорил шаг.

— Вот они, твои «уши». Они сами всего боятся! — сказал я.

— Пойдем, Гера, отсюда. Что-то мне здесь не нравится.

— Козлик этот? — старичок в пиджаке, и в самом деле был с козлиной бородкой и длинными вьющимися волосами. А еще он заметно косил.

— Все, Гера, остановись! Неужели ты ничего не чувствуешь?

— Почему это? — обиделся я. — Благоухает разрытой канализацией. Но разве в этом есть хоть что-то необычное? Вот если бы не было этого запаха, я бы изумился.

— Пошли уже, — и мы перебежали к другой остановке. Без пересадки никак не добраться до Лериного дома.

Мы торопливо прыгнули в первый подкативший автобус.