Безвыходных положений не бывает

«Метерлинк? Немного знаю. Не могу, правда, ска­зать, чтобы он был моим любимым драматургом. Сим­волист до мозга костей. Его вера в возможность про­никновения в тайны вечной, абсолютной жизни, сосу­ществующей рядом с обыкновенной жизнью, кажется мне мистикой. Возьмите хотя бы его „Вторжение смер­ти“ или „Синюю птицу“. Сплошная символика! Уж не он ли вдохновил последующих декадентов на создание туманных образов? Я вполне согласен с Луначарским, который отметил эту сторону творчества Метерлинка».

Зинаида была потрясена.

«Когда вы успели так изучить его творчество?» – воскликнула она.

Я с величественной простотой пожал плечами и за­говорил о ней самой, намекнув на глубокую симпатию, которую она мне внушает.

На мое не очень тщательно завуалированное при­знание Зинаида ответила легкой, нетерпеливой улыб­кой. Ей очень хотелось выяснить, в действительности ли я являюсь читателем-феноменом.

«А как вы относитесь к Лессингу? – коварно спро­сила она. – Любите ли вы его произведения?»

Автомат щелкнул мгновенно: о Лессинге я читал во­семь раз и в биографии его разбирался не хуже, чем художник в палитре.

«Кажется, Лессинг, – заговорил я с невозмутимым апломбом, – это единственный, не считая Буало, ве­ликий критик, который был и крупным поэтом. Вы, конечно, помните (!), что сказал о нем Гёте: „По срав­нению с ним мы все еще варвары“. Его „Лаокоон“ – ведь это шедевр! А „Эмилия Галотти“? „Натан Муд­рый“? Сколько наслаждения получаешь от чтения этих произведений! Меня просто поражает стремление Лессинга в этих драмах к художественной правде, к моти­вировке действий, к правдивому изображению харак­теров. Вы помните его аллегорическую притчу о трех кольцах в „Натане Мудром“?»

Я с удовлетворением уловил исполненный безмер­ного уважения взор Зинаиды и продолжал сыпать трес­кучими фразами.

Я чувствовал себя первостатейным подлецом. Инте­ресно, как относятся к своей совести начинающие фальшивомонетчики? Но мне и в эту, и в последующие встречи доставляло непростительное удовольствие ви­деть, как чуть-чуть колеблется уверенность Зинаиды в том, что квалифицированный библиотекарь – а она не без основания себя таковым считала – знает литерату­ру лучше остальных смертных.

Но чем ближе мы становились, тем больше меня уг­нетало сознание того, что мои книжные познания – бенгальские огни. Простит ли мне Зинаида это надува­тельство? Беспокоило меня и то, что в последнее время она стала какой-то замкнутой. Может быть, легкая за­висть?

А вскоре наступила развязка. Однажды я пришел в библиотеку, преисполненный мужественной решимос­ти объясниться и разоблачить себя до конца. Выписы­вая восьмерки от волнения, я переступил порог и за книжной стойкой увидел незнакомую девицу. На мой недоуменный вопрос девица ответила, что Зинаида уехала, а куда, она не знает.

Дома меня ждало письмо: «Мне представилась возможность перейти на другую работу. Прощаюсь за­очно, иначе поступить не могла. Я долго надеялась, что ты прекратишь эту мистификацию, но, увы, не дожда­лась. Оставляю тебе свой экземпляр твоей любимой книги, я теперь на нее не могу равнодушно смотреть. Зинаида».

Я вскрыл пакет. В нем лежали «Очерки по истории западноевропейской литературы».

Когда я обрел способность двигаться, то отнес Ни­колаю оба экземпляра «Очерков». Я выразил надежду, что Николай найдет им такое место, где они никогда не попадутся мне на глаза. Николай обещал.

– Теперь вас не должно удивлять, – заключил Бо­рис свой рассказ, – почему я, не прочитав ни одного романа Бальзака, имею о нем весьма квалифицирован­ное суждение. Но с тех пор я стараюсь восполнять про­бел в своих знаниях более основательным путем. Одна­ко, – спохватился он, взглянув на часы, – мы должны спешить, магазин скоро откроется.

БЕЗВЫХОДНЫХ ПОЛОЖЕНИЙ НЕ БЫВАЕТ

Николай – мой большой и хороший друг. Он очень много для меня сделал. Начну с того, что он отговорил меня писать лирические стихи. Николай выудил меня из реки в тот момент, когда я уже подводил последние итоги своего жизненного пути. Николай научил меня стирать носки, жить на стипендию и болеть только за команду «Динамо». Трудно перечислить все то, что сделал для меня Николай за десять лет нашей ничем не омраченной дружбы.

Но у моего друга есть один непоправимый недоста­ток: он женат. Не подумайте, что я против брака, детей и прочих прелестей. Упаси бог! Я был только против того, что Николай женился на Тане, на той самой Тане, которая за пять лет совместной учебы в институте так часто приводила меня в неистовство. Она установила для Николая военную дисциплину, без ее увольнитель­ной мой друг не мог выйти за пределы общежития. На футбол мы могли пойти только вместе с ней. Если вы спросите, крепкие ли у меня нервы, то я отвечу, что сидел рядом с Таней на футболе девяносто минут и не сошел с ума. Николай до сих пор убежден, что моя нервная система может вызвать зависть у робота в за­водской лаборатории.