Безымянное

Никто ему не поможет, никто и ничем. Джейн могла пристегнуть его наручниками к изголовью — виси, пока не затрещат запястья; Бекка могла изображать понимание, а потом кидаться прочь из комнаты; Багдасарян мог перечитывать медкарту и назначать новые МРТ; Хохштадт мог намешать очередной коктейль из препаратов; хмурые санитары из клиники Майо могли отлавливать его по окрестностям Рочестера; Каули из Кливлендской клиники мог отправить его на психиатрическое освидетельствование в связи с «навязчивыми поисками медицинской помощи»; доктор Эйлер из Монтре мог снова умыть руки; Яри Тоболовски мог сварить еще одно зелье с экстрактом из крыльев летучей мыши; суфий Реджина мог сколько угодно окуривать его благовониями, обещающими пустить жизненную энергию в нужное русло; сам Тим мог открывать чакры и приводить тело в гармонию с сознанием посредством хоть йоги, хоть рейки, хоть панчакармы, пока не станет монолитен, как скала, — но чертова хрень все равно возвращалась. Надежда и отрицание — щиты, которыми больной отгораживается от надвигающегося приступа, — рухнули.

— Можешь позвонить моей жене, — ответил Тим наконец. — И сказать, чтобы ждала от меня звонка.

Бодхисатва в свое время убеждал его пересмотреть отношения с техникой. Электронная почта и КПК, сотовый телефон и автоответчик — все это щупальца разрушительного, всепоглощающего эго. Они влекут за собой постоянные и неотвязные мысли о себе любимом: «кто это мне звонит?», «кто это мне пишет?», «кому это я понадобился?» Я, я, я… Эго неотступно следует рядом, куда бы ты ни шел, заслоняя собой окружающие пейзажи и сбивая тонкий медитативный настрой. Лишившись надежды на то, что мир отвоюет свои позиции у цифрового шума, ты уже не видишь ни неба, ни птиц, ни деревьев — одно эго.

Все тринадцать месяцев предыдущего обострения он не касался ни мыши, ни клавиатуры, ни колеса прокрутки, а болезнь все равно цвела пышным цветом и вот сейчас вернулась, так что бодхисатва идет лесом.

11

Она трижды повторила в трубку его имя, с каждым разом все громче. Риелторы за соседними столами начали оборачиваться.

— Тим, сосредоточься! — взмолилась Джейн, вставая. Ее кресло, откатившись, стукнулось о стол позади; сидевший за ним сотрудник переглянулся с коллегой через проход. — Как называется шоссе? Есть там какой-нибудь указатель? — Теперь на нее, оторвавшись от работы, смотрел почти весь офис. — Но в каком городе? В каком? — Ей вроде бы удалось взять себя в руки. Усевшись обратно, она выдавала загадочные для постороннего уха четкие инструкции. — Позвони девять-один-один. Слушаешь? Раз ты звонишь мне, значит, можешь вызвать и девять-один-один. Если они тебя не найдут… Тим? Если они тебя не найдут, сворачивай на второстепенную дорогу. Да, ты устал, я знаю, но если они не поймут, где тебя подобрать, по-другому никак. Отойди подальше от шоссе. Слышишь? Иди к жилью. Подойди к первому же дому и позвони. Не засыпай, борись со сном, пока кто-нибудь не выйдет. Если никто не откроет, звони в следующий. Попроси их вызвать девять-один-один. Потом можешь засыпать. Пусть кто-нибудь обязательно вызовет службу спасения, пока ты не заснул. Я знаю, ты устал, знаю, но… ты меня слушаешь? — Она снова встала. — Тим, ты не спишь? — Она подождала ответа. — Тим, проснись! — Все кругом умолкли, мертвую тишину нарушали только трели телефонов, на которые никто не отвечал. — Сворачивай на второстепенную! Я тебя отыщу!

Он перешел с шоссе на дорогу, ведущую к жилой застройке. Его колотил озноб. Пять минут назад ноги дали отбой, разрешая закончить прогулку. По дороге он успел переодеть пиджак задом наперед — хоть как-то защититься от ветра — и обмотать руки полиэтиленовыми пакетами. Пакеты он подобрал на ходу, оторвав от промерзшей земли, и теперь одна кисть красовалась в черном пакете, другая — в белом.

Первый дом окружала сетчатая ограда. Подняв щеколду, Тим проковылял к крыльцу, на ходу придумывая, что сказать. Ничего подходящего на ум не шло. Нужные слова не подбирались. Та его ипостась, которая умела формулировать и подбирать слова, осталась где-то далеко позади.

Он упал на колени, не дотянувшись до звонка, и уткнулся лбом в скрещенные на входной двери руки. Щеку обожгло металлическим холодом. Две-три секунды он еще барахтался со злым упорством — нужно всего лишь вынырнуть из этой усталости, тогда он одержит наконец верх над телом, и, может быть, успеет узнать, что кто-то нашел его и не даст погибнуть.