Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник)

Окрыленный поддержкой матери, Лев Николаевич Гумилев продолжает свой научный поиск в Карлаге. Его поддерживают в этом замечательный предшественник, друг Г.Е. Грум-Гржимайло, прославивший историю народов Центральной Азии, его наставник Н.В. Кюнер, А.Ю. Якубовский, академик В.В. Струве, помогавшие ему в тяжелые лагерные годы.

Когда книга «Древние тюрки» вышла в свет, в своем предисловии «от автора» Лев Николаевич Гумилев выразил благодарность своему учителю М.И. Артамонову, профессорам С.Л. Тихвинскому и СВ. Каланину, рекомендовавшим книгу для печати, а также своим друзьям Л.А. Вознесенскому и Д.Е. Алчибаю, отмерившим вместе с ним заключение в лагерях Караганды и Норильска.

О Карлаге у Льва Николаевича остались самые тягостные впечатления. Он трудился в поселке Шерубай-Нура (ныне город Абай) на разработке богатого угольного месторождения, разных стройках Караганды, был истопником, топографом…

Солагерник Гумилева по абайской отсидке, узник Карлага, бывший телохранитель посла Франции в Китае Николай Иванович Мисливец, которого я разыскал в Караганде, мне рассказывал:

— Вел себя Лев Николаевич Гумилев на стройках города Абая (тогда поселок Шерубай-Нура) мужественно и отважно, всегда выполнял норму на кладке кирпича, штукатурки. Да и в бараке он никогда не нарушал режим, все свободное время отдавая чтению книг. Однажды пьяные уголовники решили устроить еврейский погром. Они посчитали Гумилева за еврея, ибо он сильно картавил. И вот погромщики толпой двинулись на Льва Николаевича, впереди шел уголовник огромного роста с топором в руке. Гумилев не испугался, сам соскочил с нар и сразу выбил топор из рук опешившего бандита, повалил его на пол, закричав: «Вызовите охрану!». Конвой прибыл вовремя, политзаключенные ликовали: всех уголовников отправили в изолятор.

Будучи чистокровным славянином, Лев Николаевич Гумилев охотно дружил с евреями, поддерживая их, а они его. Известна его дружба в Ленинграде с литературоведом Эммой Герштейн. Она не изменила этой дружбе даже тогда, когда Гумилев попал в Карлаг, посылала ему письма, бандероли. Больше того — она сохранила написанную в Карлаге книгу Гумилева о гуннах (хуннах), которую он сумел хитроумно переслать ей обычной почтовой посылкой (а это тридцать самодельных тетрадей!). В письме к Герштейн он признается:

«Милая, дорогая, неповторимая Эмма: то, что я Вам доверил, — лучшая часть меня, это как бы мой ребенок… Я очень хорошо понимаю, чего вам стоит такая изумительная забота о таком полусвине, как я. Поцелуйте маму.

Леон».

Его очень беспокоила судьба книги, написанной в лагере, и он доверил ее Эмме Герштейн. В то же самое время в документе от 25 марта 1954 года, озаглавленном «Завещание для оперуполномоченного или следователя», он сообщал:

«Я написал „Историю хунну“ для собственного удовольствия и собственной души. В ней нет ничего антисоветского. Она написана так, как пишут книги на Сталинскую премию, только живее и, надеюсь, талантливее, чем у моих коллег-историков. Поэтому в случае моей смерти прошу рукопись не уничтожать, а отдать в рукописный отдел института востоковедения АН СССР в Ленинграде».

В его дневнике того времени читаем:

«Караганда. Холод, голод, бандеровцы, власовцы, тяжелая работа. К счастью, устроился топографом, потом истопником, потом переписывал чего-то… Друг — перс Рахим, бежавший от шаха. Учу персидский язык. Читаю в бараке лекции по истории. Привезли сына нашего ректора — Леву [2]. Очень хороший парень».

И далее:

«Расчистка снега, таскание бревен. И еще: работаю на разных стройках, кем попало. Подружился с Ханной — ирландским журналистом и востоковедом».

Но, конечно, самые душевные слова Льва Николаевича — о матери, которая ни на минуту не забывала о нем. 19 июля 1951 года он пишет ей: