Беззаботные годы

Он расшнуровал теннисные туфли и прилег на постель. В голове все еще вертелся разговор с Эдвардом за обедом. Опасность войны и вправду реальна: хотя все, что говорил о ней Эдвард, звучало разумно, и, как было прекрасно известно Хью, то же самое мнение преобладало в обществе, это не убеждало его. Большинство людей, по крайней мере его ровесники, настолько не хотели войны, что отказывались думать о ней. А от молодежи не стоило ждать осведомленности, поскольку когда речь заходила о минувшей войне (в клубе, за ужинами в Сити), ее обсуждали жизнерадостно и высокопарно: давние песни, чувство товарищества, война ради прекращения всех войн; та девчонка из кафе в Ипре – с маленькой темной родинкой над губой? Да, она самая! И никогда, ни словом не упоминали о том, каково это было на самом деле. Даже сам он, когда его донимали страшные сны о войне (в последнее время реже, но все-таки случалось), никогда не рассказывал Сибил, о чем они на самом деле, эти сны. Нет, замалчивание этой темы продолжалось, и он на свой лад участвовал в нем. Но молчать о той войне – это одно дело, а повальное нежелание хотя бы задуматься о том, что происходит сейчас, – совсем другое. В Германии уже несколько лет, точнее, почти четыре года продолжалась мобилизация, а люди, похоже, не видели в этом ничего странного. И Гитлер: над ним смеялись, звали Шикльгрубером, думая, что это просто умора, а на самом деле его фамилия, называли простым маляром, а он и правда был им, списывали со счетов как не только чудака, но и полоумного, потому что это давало им право вообще не принимать его всерьез. Но было ясно, что немцы-то относятся к нему со всей серьезностью. Когда прошлой весной Гитлер просто взял и сожрал Австрию, Хью почти обрадовался, потому что подумал: вот теперь-то наконец и другие обратят на него внимание. Но похоже, это ровным счетом ничего не изменило. Был один политик, который призывал дать отпор нацистскому режиму, но перед ним просто закрыли двери кабинета. А Чемберлена, несмотря на безусловно хорошее происхождение из семьи политиков, Хью не считал лидером, способным отучить людей прятать голову в песок.

На обратном пути из Рая Хью предпринял еще одну попытку заставить Эдварда задуматься: спросил, что, по его мнению, произойдет в Чехословакии, немецкое меньшинство в которой выглядело очередной целью нацистов. Эдвард ответил, что о Чехословакии знает только то, что там делают неплохую обувь и стекло, а если в этой стране полно немцев, то само собой они хотят объединиться со своим народом, и Великобритании или Франции их дела не касаются. А когда Хью, впервые осознавший всю глубину невежества брата в этом вопросе, указал, что Чехословакия – демократическое государство, границы которого были определены Англией и Францией при заключении Версальского мирного договора, и, следовательно, можно с полным основанием утверждать, что это их также касается, Эдвард почти с раздражением заявил, что Хью наверняка смыслит в этом гораздо больше, чем он, но вся суть в том, что следующей войны не хочет никто, и было бы глупо связываться с Гитлером (похоже, он истеричный тип) по поводу, который явно имеет больше отношения к Германии, чем к Великобритании, и в любом случае, они, скорее всего, проведут плебисцит, как в случае с Сааром, и ситуация разрешится сама собой. Незачем дергаться, добавил он и сразу же завел речь о том, как бы им отговорить Старика от покупки огромной партии тикового дерева и древесины ироко, значительно превосходящей потребности компании и требующей слишком больших вложений капитала.

– А еще одна партия сейчас ждет растаможивания в Ост-Индии. Все эти бревна займут чертову уйму места, не говоря уже о западноафриканском красном дереве в Ливерпуле. Ума не приложу, где мы все это разместим. Ты поговори с ним, старина. Он меня даже слушать не желает.

Как ты – меня, подумал Хью, но промолчал.

Он закрыл глаза и, наверное, задремал, потому что ничего не слышал, но когда снова их открыл, оказалось, что Сибил сидит рядом с ним на кровати и держит на руках Уиллса, закутанного в банное полотенце.

– И-и раз, кроха… – приговаривая, она усадила сына на постель. Хью сел и притянул Уилла к себе. От него пахло мылом Vinolia, а волосы на затылке были длинными, всклокоченными (как у непризнанного композитора, по словам Рейчел) и влажными. Уиллс улыбнулся Хью и схватился пальчиками с неожиданно острыми ногтями за его лицо.

– Подержи его, я только достану ему одежду на ночь.

Хью отстранил маленькую ладошку.

– Полегче, приятель, это же мой глаз.

Уиллс укоризненно уставился на него, а потом его блуждающий взгляд наткнулся на кольцо с печаткой на отцовском пальце, который он тут же схватил и с силой потянул в рот.

– Ну, разве он не умница? – спросила Сибил, вернувшись с подгузниками.

Хью с облегчением перевел на нее взгляд.

– Еще какой! – подтвердил он.