Безжалостное небо

Эроальдо Банкони тоскливо вздохнул и вспомнил, что обязан следить, чтобы ученики не списывали друг у друга: непонятно, почему в Италии не пользуются методом профессора Гольденкаца? Как всегда, несмотря на научную постановку дела, итальянская школа оставалась в плену ложного гуманизма. Мысль о применении роботов в учебном процессе родилась еще в двадцатом веке, но реформаторам пришлось выдержать упорную борьбу с косностью педологов, считавших вполне логичным и закономерным, что жалкий преподаватель всегда бывает погребен под лавиной тетрадей. Однако в конце концов наука восторжествовала: исчезли устаревшие письменные работы – их заменили ласкающие взор зеленоватые карточки, специальные комиссии аккуратно подготавливали темы для вопросников, а успехи учеников стали оценивать вычислительные машины. Прошли целых три столетия, прежде чем школа полностью избавилась от нелепых анахронизмов. Но разве можно успокаиваться на достигнутом, когда в других областях науки наблюдается такой прогресс? В

Германии профессор Гольденкац открыл образцовую школу. А у нас только небольшая часть молодежи – например, приверженцы партии свободомыслящих – высказывается за полную механизацию, с горечью думал Эроальдо.

Гольденкац наладил преподавание латыни и греческого языка в средней школе с помощью роботов. В центре класса монтировалось особое устройство, связанное с центральным электронным мозгом, а вокруг располагались намагниченные скамейки, которые не давали ученикам поворачиваться без разрешения машин. Само собой разумеется, во время контрольной работы ученики обязаны были надевать на голову почти невесомую каску, а она позволяла пресечь любую попытку списывания: два хороших шлепка – и плуты немедленно унимались.

Электронное устройство само принимало меры против нарушителей дисциплины, заставляя их (каким образом, никто точно не знал) являться с повинной в кабинет директора. Как пригодилось бы такое устройство во время активных обсуждений, особенно для ученика Моранини –

этого возмутителя спокойствия!

Прошло полчаса; несколько учеников уже заканчивали работу. Наконец один из них встал, подошел к часам, отметил на карте время и сдал контрольную. Когда все справились с заданием, Эроальдо позвонил. Появился служитель в зеленом комбинезоне с эмблемой школы на нагрудном кармане.

– Отнесите, пожалуйста, работы на проверку.

– Слушаюсь, синьор учитель.

Служитель спрятал карточки в конверт, отметил время и вышел.

Эроальдо улыбнулся ученикам.

– Отдохнем минутку, – сказал он. – Послушаем музыку. Минута, конечно, превратилась в пять – должны же они были дослушать последнюю популярную пластинку до конца. Ученики откинули спинки сидений и устроились поудобнее, чтобы без помех насладиться музыкой. Эроальдо нервно пощипывал бородку, которую начал отпускать в преддверии конкурса на замещение вакансий в средней школе. Тем временем техник вводил перфокарты в вычислительную машину. «Каковы-то будут результаты контрольной?» Не хватало только педагогических советов накануне конкурса.

Эроальдо попытался сосредоточиться перед активным обсуждением – наиболее сложной и наиболее деликатной частью учебного процесса, приучавшей ребят разумно пользоваться свободой. Он предложил классу обсудить просмотренную в прошлый понедельник кинопоэму

«Одинокий дрозд» (стихи Джакомо Леопарди, музыка Кеде Сурпопулуса, постановка Эджинардо Скарлеттини).

– Синьор профессоре1! – крикнул кто-то (к счастью, стены были звуконепроницаемые). – Нельзя ли еще раз послушать тот отрывок, где играют «ча-ча-ча»?

– Что ты имеешь в виду?

1 Принятое в итальянской школе обращение к учителю старших классов.

– Я помню только музыку, а слова забыл.

– Кажется, там было про Наполеона, синьор профессоре.

– Возможно, это стихотворение «5 мая» Алессандро

Мандзони?

– Не знаю. Там звучит так: ча-ча-ча-ча! Зачем выдумывают слова? Одна музыка куда лучше.

– Но ведь это кинопоэма! Перестаньте галдеть, поговорим о поэме «Одинокий дрозд». Внимание, включаю магнитофон.

Как знать, может, и получится неплохая свободная дискуссия, а значит, прибавится поощрительный отзыв в его личном деле.

– Я люблю фильмы о леопардах. Почему вместо них показывают всяких птичек? – протянула одна из девочек.

– А я не люблю. Они слишком шумные!

– Зато там птицы и цветы!

– Нет, слишком шумные!

Как обычно, класс разбился на два лагеря, и каждый твердил свое; кассета неумолимо вращалась. Эроальдо смотрел на нее в бешенстве, но остановить не мог: это противоречило Уставу.

– Синьор профессоре! – выкрикнул кто-то из учеников.

В классе стало тихо; это был, конечно, Моранини.

Эроальдо похолодел.

– Синьор профессоре, почему один мальчик стоит в сторонке и не хочет играть с остальными?

– Он хочет играть! – возразила другая девочка. – Но сначала он хочет нарвать цветов – настоящих, которые можно собирать!

– Рвать цветы воспрещается, – вмешался кто-то из ребят.

– Он хочет играть, а его обижают! – и класс снова разделился на две враждующие группы.

– Сам виноват! – твердили одни.

– И вовсе он не виноват! – кричали другие.