Беззвёздный и святая (СИ)

Алина подавляет порыв спрятать коробку за спину, как полагается разве что маленькой девочке. Такой явно не место рядом с этой силой, с которой когда-то маленькая мученица решилась заключить сделку.

— Я приготовила кое-что, — наконец произносит она, уставившись в ямку чужих ключиц в распахнутом воротнике рубашки.

Следует уточнить, кому.

Но Алина слишком редко говорит «мы». «Нам». Что бы то ни было.

А Дарклинг слишком хорошо её знает, чтобы читать недостающие фразы в молчании.

— И что же? — он наклоняет голову к плечу, а её собственную приподнимает за подбородок двумя пальцами. Привычный жест, тогда как сила между ними пробуждается совсем не привычным трепетом. Алина не уверена, что когда-то сможет относиться к этой связи между ними, как к чему-то обыденному, вроде восходов солнца.

(В конце концов, солнце живёт под её кожей, и к этому привыкнуть оказалось куда легче.)

Дневной свет подсвечивает чужие глаза, и аспид выцветает кварцем, словно высохшие в летний зной прибрежные камни; это позволяет разглядеть едва уловимые крапинки. И почему, впервые за столько времени, так хочется опустить взгляд?

Жар приливает к лицу, разливаясь по шее и лицу, словно Алина снова захмелевшая, как в те вечера, где не было целого мира — только они вдвоём. На каменных мостовых и ухабистых улочках, среди выжженных солнцем полей и на каменистом побережье, где ранним утром холод сжимал лёгкие жадными пальцами. До того, как чужое дыхание вытапливало его огнивом, смешиваясь, даруя желанное тепло.

Алина вдыхает слишком шумно, набирая в грудь побольше воздуха, как перед погружением в ледяную воду, когда дыхание уж точно откажет.

— У нас нет никаких памятных дат, — медленно говорит она, взвешивая каждое слово, как если бы оно было клинком.

— И я знаю, что не стоит к чему-то привязываться, — Алина взмахивает рукой, не давая себя перебить. Тень непонимания проскальзывает на лице Дарклинга, и это почти награда. — Можешь посчитать меня всё ещё слишком человеком, но…

— Алина.

Голос мягкий, успокаивающий.

Так он говорил с ней в самом начале. Далёком, но всё ещё слишком ясным в памяти.

Так он говорил с ней, обещая забрать всё, что дорого её сердцу, заменив его своим.

Так он говорил с ней одной проклятой ночью, полной соли, стали и жалости к самой себе. И говорил, когда её трясло после случившегося в Керамзине.

Алина смотрит на него, вновь губы кусает. Хочется повыламывать пальцы, похрустеть суставами или покачаться на носках, когда Дарклинг кивает:

— Покажи мне.

В конце концов, разве не к этому она вела с самого начала, страшась ответной реакции? Он ведь ей в лицо рассмеётся.

Дарклинг прищуривает глаза, и стоит поспешно захлопнуться, не позволить ему считывать сомнения, как доклад очередного капитана.

И всё же Алина не сопротивляется, когда Дарклинг тянется и сам открывает коробку. В ушах запоздалым эхо щёлкает застёжка.

— Это… — начинает он и замолкает.

У Алины приготовлена целая речь на случай отказа. Она порывается открыть рот, но скорее ощущает, чем ловит взглядом, как Дарклинг рядом с ней каменеет.

Кольца поблескивают серебром среди чёрного бархата. В конце концов, они ведь принесли друг другу клятвы, пускай всё произошло при таких обстоятельствах, что и рассказывать смешно. Уже смешно.

— Я решила, что нам не помешает напоминание, — говорит Алина неожиданно мягче, встревоженная скорее мыслью, что что-то всколыхнула в глубинах тёмных вод.

Совершенно не хочется добавлять никаких «если».

Ведь тогда она не сомневалась. А Дарклингу вообще сомнения чужды.

Но он не отводит взгляда от колец. Алина долго выбирала ювелира и порядком подействовала ему на нервы, решив, что не хочет никаких камней и гравировок. На их сердцах высечено столько, что при всём желании иссечь из себя эту рубцовую ткань ничего не выйдет.

Воздух вибрирует, звенит. Или это её кости ломит ожиданием?

— Ты права, — произносит Дарклинг, моргнув. Неведомо, что пронеслось перед его глазами, но морок проходит. Отступает воображаемой тьмой от стен.

Но Алина и вовсе не дышит.

Совершенно точно не дышит, пока сердце в противовес грохочет как полоумное, требуя любого исхода, требуя воздуха и прекращения этой пытки; словно встревоженное вмешательством сердцебита.

Дарклинг смотрит ей прямо в глаза, а то и глубже. И ныне между ними проносятся все пережитые лета, полные агонии, трепета и необъяснимой друг к другу тяги. Предназначения.

— Как ты тогда сказала? — его голос тих, но слова отдаются вибрацией в каждой мышце. — «В здравии маловероятно»?

И, святые, улыбается ей едва-едва.

Алина не может не ответить. И не может воспротивиться, наблюдая за тем, как Дарклинг вытаскивает то кольцо, что поменьше.

Сердце замирает.

— Я готова рискнуть.