Би-боп (повести)

Сюзанна повесила трубку, затем смела совершенную упорядоченность карандашей на столе Симона, не восстановив, однако, неподражаемую беспорядочность карандашей Симона, который, позабыв о своих карандашах, обо всей своей прежней жизни, вышел из телефонной кабины.

Разговор оказался некратким. И все равно у него в кармане осталась целая куча монет. Они мешали ему. Проходя мимо, он протянул их усталой женщине. Она взяла их, не понимая. У него был такой вид, будто он ей их возвращал — а она ему их одолжила — или вообще не звонил.

За ней крутилась пластинка, обложка была выставлена на обозрение. Сонни Роллинз наигрывал изысканно, вызывающая фантазия, резкие ноты, томные растекания. Его самый прекрасный период, подумал Симон, затем толкнул первую дверь, вышел на лестницу, спустился по ней; на середине, меж двух дверей, он слышал и немного Роллинза и немного фортепианное трио, американцы уже снова заиграли.

Симон направился к бару. Здесь, за второй дверью, он вновь окунулся в звук, свет, атмосферу клуба, красивое звучание трио, красный свет, запах джаза, наполнил им, словно токсичной субстанцией, легкие долгим и медленным вдохом.

Он думал найти там Дебби. Девушка, за которой ухаживал ударник Пол, теперь сидела одна. Лицом к эстраде. Она улыбалась. Она восхищалась Полом, который отрешенно, закрыв глаза, поглаживал малый барабан. Превосходная игра щеткой, подумал Симон.

Бармен сообщил ему, что Дебби ждет его там, за столиком. Налейте мне еще, сказал он. Уже налито, ответил бармен. В нем было что-то враждебное. Она ждет вас с заказом.

Симон прошел между столиками. Чуть опьяневший, он мимоходом улавливал лица, которые ему хотелось любить, его сердце вновь начало любить, и ему хотелось любить всех и сказать всем, что Дебби его любит, а он любит Дебби. Он не осмеливался на нее смотреть. Знал, что она смотрит на него. Осмелился, только когда подошел и застыл перед ней.

Это лицо, помимо своей привлекательности, нравилось ему чем-то большим, но он еще не понимал чем. Она, похоже, была так рада увидеть его снова. То, что от любовного откровения происходило в нем, возможно, происходило и в ней, как знать.

Все прошло хорошо? спросила она. Что именно? спросил Симон. Ваш звонок, сказала Дебби. Симон находил это выканье очаровательным. Ах, да, да, очень хорошо, сказал он, я предупредил жену, что вернусь только завтра. Кстати, сказал он, во сколько утренний поезд? Дебби сказала: Я никогда не езжу на поезде. Понимаю, сказал Симон, а еще мне нужно найти какую-то гостиницу.

Он не притрагивался к своему стакану. Дебби подвинула его к нему, приблизившись. Вы могли бы поехать ко мне, предложила она. Да, я мог бы, сказал Симон, но не хочу, вы мне слишком нравитесь, все закончится плохо, найдите мне лучше номер в гостинице недалеко отсюда, я без машины. Я отвезу вас на своей, предложила Дебби, если, конечно, вы согласитесь в нее сесть. Это да, сказал Симон, я не против. Его лицо изменилось. Он почувствовал это. Прикоснулся к своей щеке. Он улыбался.

Дебби встала. Займусь этим сейчас же, сказала она. Подождите меня. Вот ваш стакан, получайте удовольствие от музыки. Я ненадолго. Симон посмотрел, как она уходит, затем перевел взгляд на музыкантов. Даже увлеченный лицом, губами, голосом Дебби, он не переставал их слушать.

В довольно быстром темпе они шпарили тему «Milestone». Симон думал об этой теме, от этого не уйдешь. Он вспомнил, как и сам наяривал ту же тему.

Стиль молодого пианиста Билла, как я уже говорил, испытывал влияние стиля Симона, но, сказал мне Симон, когда драйв увлекал его, он, забывая о подражании, невольно, произвольно, изобретал свою собственную фразировку.

Все трое были действительно очень хороши. Контрабасист Скотт, налегающий на свой инструмент, удивлял Симона. Очень мелодичный и особенно очень проворный, он был способен играть так же быстро, как гитарист, не всегда точно, но изобретательно, воодушевленно, природный слух.

Цедя свой напиток, Симон подумал: Молодые музыканты играют все лучше и лучше и начинают играть все раньше. От этого, от этой мысли, он снова почувствовал, что настроение испортилось. Я уже не нужен музыке, подумал он, молодые прекрасно справляются, да и мне она уже не нужна.

Он сказал мне, что внезапно осознал следующее, и ему стало горько: Я уже не люблю джаз, уже не так, как раньше, возможно, вообще не люблю, во всяком случае, так, как нужно любить, чтобы провести в нем всю жизнь.

Речь идет именно об этом, о моей жизни. Зачем я сюда пришел? Что я хотел показать, пиратски захватив их рояль? Я могу ответить, сказал он себе. Тогда ответь. Сейчас отвечу, сказал он себе. Я жду. Да, да, сейчас. Мне хотелось узнать, закончилась ли моя жизнь. И что? Мне хотелось удостовериться, что она не закончилась. И что? Теперь я знаю, что она закончилась. В глубине души джаз — не говоря уже об остальной музыке — не вызывает у меня желания, у меня есть желание только жить, жалкое желаньице жить.

Пока Симон выедал себе душу, Дебби наверху, в баре дискотеки, занималась тем, что бронировала ему номер в гостинице «Англетер».