Библия бедных

– Один мой сын любит меня, второй – меня и гонки. Просто устроил им длинный уик-энд. Думаю, они даже не успели испугаться, когда тот пилот пропустил свою точку торможения, врезался в меня, а я в стену…

– Тот, который любит гонки. Вы бы хотели, чтобы он повторил вашу судьбу? Стал гонщиком?

– Н-н-не уверен.

Рене Раст, покоритель Спа и Дайтоны, сегодня пришел вторым.

– Хотите знать, каково в машине? В машине громко. И трясет. Вибрация сводит с ума. Руки парализует – я до сих пор не могу разогнуть кисти. Первый час – бесконечный психологический стресс. Но потом тело постепенно начинает понимать, что происходит. А дальше – все просто. Дальше – работа мускулов.

Его товарищ по экипажу Роман Русинов раздражен. То ли второе место бесит его, то ли вопрос русской журналистки:

– Я заметила, что после каждой гонки у вас все больше седины…

– Вам что-то не нравится?

– Все в порядке, но… седые волосы…

– Что-то не так?

– Но…

– А я их специально крашу. Иначе сигареты не продают. Слишком молодой.

Эпилог и тишина

Вечер. Трасса – в черных кругах от горелой резины.

Под опустелыми трибунами собираются последние фанаты. Там есть такой особый книжный магазинчик для ценителей. На алтарном возвышении лежит монография Томаса Грюбера «Carrera RS» толщиной в 400 страниц – по евро за страницу.

Фанаты, вздыхая, расходятся: ну, может, в следующем году.

Ле-Ман встает в пробку: триста тысяч человек разъезжаются по домам.

В городе снова спокойно. Снова раскуривают кальяны и преломляют багеты.

Я чувствую: что-то не так. И наконец понимаю что.

Тишина.

Приключения еврея в банде неонацистов

Я подружился с наци-скинхедами случайно, выбор был – петь или умереть.

Лес, куча унылых блочных домов, а после снова лес. От метро километра четыре. Белой ночью я шел домой с гитарой за плечом и с волосами до пояса. Навстречу – стая крепких и юрких подростков. Лет по шестнадцать. Бритые черепа. Спортивные штаны на толстых ляжках. Черные куртки. Черные, страшные сапожищи.

Меня спасла гитара.

– Так ты че, не рэпер? – воскликнул самый мелкий, приблизившись на расстояние удара ногой с разворота.

Кудри говорили против меня, гитара – за, и после некоторых раздумий меня пригласили дать концерт. Довольно вежливо пригласили – если вежливость вообще возможна на лесной опушке, когда ты один против дюжины.

У юных скинхедов была отвальная, их старшого забирали в армию. Устроились на детской площадке. Кто помельче – на заплеванных скамейках, а старшой – на царском месте, в домике Бабы-яги. Я спел им весь дворовый репертуар – и Цоя, и Нау, и БГ, и про член, который на ландыш не похож. О Цое заспорили.

– Он же китаец!

– Цой – ариец, – отрезал пьяный в доску старшой.

Пили портвейн. Мне подливали и говорили, что бояться нечего:

– Мы только против жидов, таджиков и рэперов этих волосатых. Постригись, Женек. Будь мужиком.

Повезло: со своей половиной еврейской крови я не похож на карикатурного Рабиновича из листовки общества «Память». Наивные нацисты не признали во мне унтерменша. И я пел «Звезду по имени Солнце», внутренне вознося молитву на двух языках.

Под утро самые веселые заснули в луже рвоты, а самые стойкие проводили меня до дома.

– А то много тут всякой шпаны ходит. Ты, Женек, теперь под нашей защитой, ты, главное, нас держись!

И я зачастил к скинхедам. Район был – бетонная плешь меж диких лесопарков, и не встречаться было невозможно. А встречи все заканчивались одинаково:

– Хайль, Женек, тащи балалайку. А мы у подъезда подождем.

Так я стал Орфеем наци-скинхедов. Меня бы раз пять разорвали в клочки, но гитара – волшебная вещь.

Это была больше тусовка, чем банда, больше гопники, чем скины. Но Гитлера любили, головы брили, били кого-то за гаражами и воровали овощи в таджикских ларьках. Участковый им благоволил. Рапортовать начальству, что в микрорайоне завелись бритоголовые, – страшней, чем встретить их лицом к лицу.

Внутренний мир их был прост, как удар кулаком в морду. Россия для русских. Белая раса. Таджиков в топку. Пидоров на свалку. Кто-то уже начинал слушать ой-панк и викинг-метал, читать классиков нацизма. Кто-то еще ничего не читал и предпочитал арийца Цоя в моем исполнении (ждет меня в чистилище раскаленная скамейка за эти песенки).

И однажды я постригся, как и советовали скинхеды. Надолго зачехлил гитару. Плотно занялся историей зарубежного театра. И меня перестали узнавать.

Все это давно было, лет десять назад. Я следил за ними. Встречал то в спортзале, то у пивного ларька, позже – в социальных сетях.

Моих скинхедов больше нет, есть самые обычные люди. Иногда я даже скучаю по этим ребятам из прошлого.