Библия: Биография книги

В 430 г., в последний год своей жизни, Августин видел, как вандалы осаждают город Гиппон, как западные провинции Рима беспомощно падают под натиском варварских племён. Работы Августина, созданные в эти последние годы, проникнуты глубокой печалью, и это особенно очевидно в его толковании падения Адама и Евы. Трагедия разрушения Рима убедила Августина в том, что первородный грех осудил человечество на вечное проклятье. Даже после того как Христос искупил нас, человечество было испорчено иррациональным желанием находить наслаждение не в Боге, а в его творениях. Вина первородного греха сообщилась потомкам Адама через акт плотской любви: когда наш рассудок охвачен страстью, Бог забывается, и мужчины и женщины бесстыдно наслаждаются друг другом. Образ рассудка, увлекаемого в бездну хаосом чувств, отражал бедственную судьбу Рима, бывшего источником порядка для всего Запада, ныне побеждённого варварами. Такое толкование третьей главы книги Бытия характерно только для западного христианства; ни евреям, ни православным грекам, которым не пришлось пережить падение Рима, не свойственно это трагическое восприятие. Крах империи привёл Западную Европу к политической, экономической и социальной стагнации, продолжавшейся несколько столетий, и этот шок убедил наиболее образованных христиан в том, что люди и в самом деле непоправимо ущербны и навеки запятнаны Адамовым грехом. Они более не могут слышать то, что Бог говорит им, и это почти лишает их возможности понимать Писание.

После падения Рима Европа стала языческой пустыней. С пятого по девятый века христианская традиция сохранялась только в монастырях, единственных местах, которые могли обеспечить покой и стабильность, необходимые для изучения Библии. Идеал монашеской жизни был привнесён на Запад Иоанном Кассианом (360–435). Он также познакомил западных христиан с тройственным толкованием Писания — его буквального, нравственного и аллегорического смысла, — предложенным Оригеном, но добавил четвёртый: анагогический, или мистический, смысл, раскрывавший эсхатологическое значение текста. Так, например, когда пророки описывают грядущую славу Иерусалима, в анагогическом смысле это отсылает нас к небесному Иерусалиму в книге Откровения. Кассиан говорил своим монахам, что изучение Писания — это задача, которой нужно посвятить всю жизнь. Чтобы прийти к пониманию невыразимых сущностей, скрытых за занавесом человеческих слов, необходимо исправить свою греховную природу — тренируя свою способность к сосредоточению, закаляя тело постами и бдениями и развивая в себе привычку к самоуглублению[385].

«Lectio divina» — «Божественное чтение» — было также существенной частью устава Св. Бенедикта Нурсийского (480–534). Монахи-бенедиктинцы ежедневно проводили не менее двух часов за изучением Библии и трудов отцов церкви. Писание при этом не воспринималось как одна книга: монахи никогда не видели Библию, собранную в один том, но читали её в отдельных манускриптах; значительную часть их познаний в Библии они получали опосредованно, через богослужение или по произведениям отцов церкви. Библию читали вслух во время трапез, Псалтырь декламировали нараспев несколько раз в день, через правильные промежутки времени, в канонические часы. Ритмы, образы и учение Библии становились основой их духовности, складывавшейся постепенно и незаметно, день за днём, год за годом, в молчаливых, размеренных размышлениях.

В «Божественном чтении» не было никаких формальностей и никакой системы. Монахи не были обязаны пройти столько-то глав за каждое занятие. «Божественное чтение» было спокойным, неторопливым изучением текста, во время которого монах учился находить в своей душе тишину, позволявшую ему слышать Слово. Библейское предание не изучалось как ряд исторических событий, а переживалось как современная реальность. Монахам рекомендовалось мысленно принимать участие в происходящем — представлять себя самих рядом с Моисеем на горе Синай, в толпе людей, слушающих Нагорную проповедь Иисуса, или у подножия креста. Им следовало обдумывать по очереди все четыре смысла рассказа, двигаясь от буквального понимания к духовному. Эта последовательность символизировала восхождение к мистическому союзу с Богом[386].