Библия: Биография книги

В самом начале разногласий ещё не существовало общепринятого учения о природе Христа, и никто не знал, кто прав: Афанасий или Арий. Яростная дискуссия продолжалась в течение двухсот лет. Доказать что-либо исходя из Писания было невозможно, поскольку находились тексты в поддержку и той, и другой стороны. Но греческие отцы Церкви не позволили тексту Писания быть решающим аргументом в их теологии. В символе веры, составленном Афанасием после Никейского собора, для описания отношений Иисуса с Богом был использован абсолютно небиблейский термин: гомоусия — единосущие Иисуса и его Отца. Другие отцы Церкви основывали свою теологию на религиозном опыте, а не на детальном прочтении Библии, которая не может рассказать нам о Боге всё, ибо он превосходит все человеческие слова и представления.

Василий, архиепископ Кесарии Каппадокийской (329–379), утверждал, что существуют два вида религиозного учения, и оба они восходят к Иисусу: керигма — общедоступное учение Церкви, основанное на Библии, и догма, выражавшая всё, что не может быть сказано, то, на что могут лишь намекнуть символические обряды во время богослужения или то, что человек может испытать сам в своих молчаливых размышлениях[364]. Подобно Филону, Василий делал различие между сущностью Бога (усия), которая находится вне нашего понимания, и его действиями (энергиями) в мире, которые описаны в Священном Писании. Сущность Бога, усия, даже не упоминается в Библии[365]. Это было центральным положением учения о Троице, которое Василий сформулировал вместе со своим братом Григорием Нисским (335–395) и их общим другом Григорием Назианзином (329–391). Бог обладает единой сущностью (усия), которая всегда останется непостижимой для нас. Но в писании Бог открылся нам в трёх ипостасях, «проявлениях» (Отец, Логос и Дух), божественных энергиях, которые сделали невыразимую словами тайну Бога понятной нашему ограниченному уму.

Каппадокийские отцы Церкви были созерцателями; ежедневное размышление о Писании (теория) приводило их к переживанию трансцендентной реальности, которая превосходила даже боговдохновенный язык Библии. Такой опыт имел и греческий отец церкви, писавший под псевдонимом Дионисий Ареопагит[366], труды которого для греческой православной Церкви почти столь же авторитетны как Священное Писание. Дионисий проповедовал апофатическое «богословие молчания». Бог открыл нам некоторые их своих имён в писании, которое говорит нам, что Бог «благ», «милосерден» и «справедлив», но эти эпитеты — «священные покровы», скрывающие божественную тайну, которая больше всех подобных слов. Слушая чтение Писания, христиане должны постоянно напоминать себе, что эти человеческие обозначения слишком ограниченны для того, чтобы применять их к Богу. Так, Бог был и «благ» и «неблаг», и «справедлив» и «несправедлив». Это парадоксальное прочтение погружает в «сверхмыслимый мрак божественного безмолвия»[367] и в присутствие непостижимого Бога. Дионисий любил рассказ о густом облаке, опустившимся на гору Синай: там, на вершине, Моисей был окутан плотным туманом незнания. Он ничего не видел, и всё же он находился рядом с Богом.

Решить вопрос о божественной природе Иисуса, исходя из Писания, было невозможно, однако византийский богослов Максим Исповедник (ок. 580–662) нашёл объяснение, ставшее стандартным среди грекоговорящих христиан, так как оно отражало их внутренний опыт обретения Христа. Максим не верил, что Логос вочеловечился, чтобы искупить грех Адама; это воплощение произошло бы и в том случае, если бы Адам не согрешил. Иисус был первым человеком, достигшим полного состояния божества, и все мы можем уподобиться ему, — даже в этой жизни. Слово стало плотью, чтобы «полностью человеческое существо стало Богом, обожествлённое благодатью Бога, ставшего человеком — полностью человеком, душой и телом по природе своей, и становящегося Богом, душой и телом по благодати»[368].