Библия: Биография книги

Во второй половине семнадцатого века Европа вступила в эпоху разума. Вместо того чтобы полагаться на освящённые временем традиции, учёные, богословы и философы начинали ориентироваться на будущее, готовые отвергнуть прошлое и начать всё заново. Истина — как они начинали понимать — не может быть абсолютной, так как новые открытия обычно опровергают то, что прежде считалось несомненным. Всё чаще истину приходилось доказывать объективно, эмпирическим путём, всё чаще её оценивали по полезности и соответствию реальной действительности. Как следствие, интуитивный образ мышления начинал считаться несостоятельным. Из хранителей прежних достижений богословы превращались в первооткрывателей и узких специалистов. «Человек эпохи Возрождения» с его энциклопедической эрудицией отошёл в прошлое. Стало практически невозможно быть экспертом в одной области и одновременно как следует разбираться в другой. Рационализм философского движения, известного как Просвещение, поощрял аналитический способ мышления: вместо того, чтобы пытаться увидеть цельную картину, охватить вещи в их совокупности, люди учились препарировать действительность и изучать её составляющие. Всё это окажет глубокое влияние на прочтение Библии.

В своём основополагающем трактате «Распространение образования» (1605 г.) Фрэнсис Бэкон (1561–1626), лорд-канцлер при английском короле Якове I, одним из первых заявил, что даже самые священные доктрины должны подчиняться строгим методам эмпирической науки. Если эти убеждения противоречат свидетельствам наших чувств, от них надлежит отказаться. Бэкон был очарован наукой, убеждён, что она спасёт мир и ознаменует тысячелетнее царство, предсказанное пророками. Поэтому её прогресс не должен тормозиться боязливыми и недалёкими церковниками. При этом Бэкон был убеждён, что не может быть противоречия между наукой и религией, ибо истина всего одна. Однако бэконовские представления о науке отличались от современных. Для Бэкона научный метод заключался в сборе доказанных фактов; он недооценивал важность предположений и гипотез в научном исследовании. Единственной достоверной информацией он почитал ту, которую мы получаем от наших пяти чувств; всё, что не может быть доказано опытным путём — философия, метафизика, богословие, искусство, мистика и мифология — было несущественным. Его определение истины оказало исключительное влияние, не в последнюю очередь — на более консервативных поборников Библии.

Новый гуманизм постепенно становился всё более враждебен религии. Французский философ Рене Декарт (1596–1650) отстаивал ту точку зрения, что нет никакой надобности в Писании, полученном путём откровения, ибо наш разум может дать нам достаточно сведений о Боге. Британский математик Исаак Ньютон (1642–1727) почти не упоминает Библию в своих обширных трудах, потому что всё его знание о Боге проистекало из напряжённого изучения Вселенной. Наука скоро освободится от иррациональных «тайн» традиционной религии. Новое религиозное учение — деизм, которое поддерживал Джон Локк (1632–1704), один из основоположников философии Просвещения, зиждилось лишь на рассудке. Иммануил Кант (1724–1804) был убеждён, что Библия, полученная в результате божественного откровения, противоречит независимости и свободе человеческого существа. Некоторые мыслители шли ещё дальше. Шотландский философ Дэвид Хьюм (1711–1776) утверждал, что нет причин верить во что-то, выходящее за пределы нашего чувственного опыта. Дени Дидро (1713–1784), философ, критик и романист, попросту не задавался вопросом, есть Бог или нет, а Поль Анри Гольбах (1723–1789) и вовсе утверждал, что вера в сверхъестественного Бога — акт трусости и отчаяния.

При этом многие из рационалистов были влюблены в греческую и римскую античность, которая, казалось, выполняла для них многие из функций Писания[489]. Когда Дидро читал классиков, он испытывал «восхищение… радостный трепет… божественное вдохновение»[490]. Жан-Жак Руссо (1712–1772) признавался, что он будет изучать греческих и римских авторов снова и снова. «Я пламенею!» — восклицал он, читая Плутарха[491]. Когда английский историк Эдвард Гиббон (1737–1794) впервые посетил Рим, он понял, что не может продолжать исследование, так как был «взволнован» столь «сильными чувствами» и испытывал квазирелигиозное «опьянение» и «восторг»[492]. Все они вкладывали в эти древние произведения свои глубочайшие стремления, позволяли им формировать свой ум, питать внутренний мир, и обнаруживали, что эти тексты даруют им мгновения сверхъестественных переживаний.