Библия и мировая культура

Библейское сказание о потопе получило широкое и разнообразное осмысление в европейском искусстве и литературе. В живописи это не только знаменитые фрески плафона Сикстинской капеллы, созданные Микеланджело, но и серия графических работ Леонардо да Винчи, полотно Н. Пуссена «Зима, или Потоп». Сцены потопа были особенно популярны в живописи эпохи романтизма (Т. Жерико, У. Тёрнер, Дж. Мартин, И. Айвазовский и др.). В литературе этому сюжету посвящены многочисленные произведения. Это, в частности, трагедия голландского драматурга Й. ван ден Вондела «Ной, или Гибель первого мира» (1667), являющаяся продолжением трагедий «Люцифер» и «Адам в изгнании» и логическим завершением трилогии великого голландца о гибели «первого мира». Вондел определяет Ноя как «посла покаяния» и проводит параллели между ним и Иоанном Крестителем, которому он посвятил одноименную поэму. Это и эпическая поэма швейцарско-немецкого просветителя И.Я. Бодмера «Ной» (1750), и роман немецкого писателя штюрмерского поколения Ф.М. Клингера «Путешествие перед потопом» (1776), в котором пастух Махаль, муж одной из дочерей Ноя, после простой и тихой жизни в горах попадает в так называемый цивилизованный мир и наблюдает его развращенность и бесчеловечность (под пером Клингера библейский сюжет становится инструментом гневной сатиры). Для многих писателей (особенно конца XIX — начала XX в.) сказание о потопе становится средством осмысления катастрофичности мира, бесприютности и одиночества человека в нем. Так, в поэме «Стратимле-бедь» (1916) через призму библейского сюжета и связанных с ним фольклорных мотивов[183], дополняя их собственной оригинальной мифологией, размышляет о своей трагической судьбе, о трагизме бытия вообще и о пути поэта в мире белорусский поэт М. Богданович[184]. В ряду интерпретаций ХХ в. обращают на себя внимание пьеса А. Обэ «Ной» и роман английского постмодерниста Дж. Барнса «История мира в десяти с половиной главах», где притча о потопе и своеобразный «пролог», повествующий об истории всего мира в десяти с половиной главах Книги Бытия, служат ироническому переосмыслению истории всей цивилизации и прежде всего современного ее состояния.

Начало послепотопного мира и первые знаки беды (Завет с Ноем и семь заповедей сынов Ноевых, притчи о Хаме и Вавилонском столпотворении)

Потоп стал очень жестокой, но необходимой мерой со стороны Бога для того, чтобы человечество начало новый, более сознательный путь к своему совершенству. Ной выступил как новый Адам, родоначальник послепотопного человечества. Вот почему Бог возобновляет диалог с Ноем и его сыновьями с того же благословения, которое некогда было дано первым людям: «…плодитесь, и умножайтесь, и наполняйте землю» (Быт 9:1; ср. Быт 1:28). Однако одновременно Бог дает понять людям, что отныне изменятся отношения между ними и окружающим миром, что сама жизнь человека в чем-то существенно станет иной, и прежде всего для того, чтобы он острее ощущал свою зависимость от всего живого на земле и свою ответственность за него. И если в первоначальном мире не было вражды между человеком и миром дикой природы, то теперь все меняется: «И боязнь, и страх перед вами будут на всяком звере земном, и на всякой птице небесной, на всем, что движется по земле, и на всех рыбах морских; в ваши руки отданы они» (Быт 9:2). Этот страх всего живого перед человеком продиктован тем, что отныне животные даются человеку в пищу (Быт 9:3), чего не было раньше, в допотопном мире. Но здесь сквозит и другая грустная мысль: у несовершенного человека пока что не может быть гармоничных отношений со всем живым; чтобы ситуация изменилась, должен измениться сам человек. Возможно, как утверждает Мидраш, такое решение Бога было принято потому, что допотопному человечеству многое было как дар, оно могло жить легко и радостно, но быстро развратилось. Трудная же и исполненная ответственности жизнь должна была стать особой школой воспитания для нового человечества[185]. Именно то, что Бог изменяет жизнь человека, надеясь на его духовное возрождение и восхождение, не позволяет видеть в Торе путь человечества как путь от утраченного «золотого века» к «железному», как у греческого поэта Гесиода. Если Библия и обращается здесь к общераспространенному архетипу (представления об утраченном «золотом веке» существовали, как известно, еще у шумеров), то, как всегда, кардинально переосмысливает его.