Библия ядоносного дерева

Если люди и потрясены этими необъяснимыми потерями — почта, зарплата, друг, мирно возвращавшийся домой по дороге, — то они молчат. Что им остается, кроме терпения? Взглянув на дорогую, сшитую за границей форму мобутовской полиции, они понимают, что нужно держать свои мысли при себе. Знают, кто стоит за Мобуту, эти люди находятся где-то далеко, до них — как до неба, однако именно там устанавливаются большие правила, согласно которым белые и черные — разная валюта. Когда тридцать иностранцев убили в Стэнливиле, каждый из них был привязан к твердой валюте, к золотому стандарту вроде бельгийского франка. А жизнь конголезца — нечто бесполезное, наподобие конголезской купюры, их можно предлагать торговцу пачками, даже ведрами, и все равно не получить даже одного банана. Я начинаю понимать, что живу среди мужчин и женщин, которые просто всегда знали, что для белых людей их жизнь сто́ит меньше банана. Я вижу это в их глазах, когда они смотрят на меня.

Январь трудный, засушливый месяц, и мне одиноко без таких же, как я, кем бы они ни были. Порой я представляю, как уезжаю домой, повидаться с мамой и Адой, но наше «материально-техническое обеспечение» — деньги, транспорт, паспорт — слишком слабое, даже для того, чтобы мечтать об этом. Мои фантазии простираются не дальше въездных ворот станции, там же и заканчиваются, я оборачиваюсь назад, на Анатоля, и слышу: «Это не для тебя, Беене».

Сегодня мы вернулись домой озабоченные и изможденные. Почти не осталось возможности и дальше поддерживать работу нашей школы без финансирования и притом, что родители волнуются, как бы образование не подвергло их детей еще большему риску. Ужасная правда заключена в том, что они правы. Однако Анатоль не говорит об этом. Он проскальзывает в кухню и обнимает меня сзади, от чего я вскрикиваю и смеюсь. Анатоль гладит меня по волосам костяшками пальцев и говорит: «Жена, у тебя лицо вытянулось, как крокодилье!»

Я добавляю, что оно и такое же безобразное, а кожа — почти чешуйчатая. Говорю это для того, чтобы он мне возражал. В январе со мной бывает трудно. Я это знаю. Мне необходимо, чтобы Анатоль убеждал меня, что я хорошая, приношу много пользы, он женился на мне не потому, что свихнулся, а моя белая кожа сама по себе не преступление. Я не была виновна в ошибках, какие привели нас к сегодняшнему дню, к 17 января, со всеми его грехами и горестями, которые мы должны теперь нести.

Однажды Анатоль напомнил мне, что первая зеленая мамба была предназначена ему. Он вызвал гнев папы Кувудунды, став инициатором дискуссии о нас, белых людях в целом, и винит себя за то, что неправильно оценил политические убеждения жителей деревни. Все мы носим в животе свою змею, но Анатоль не может забрать себе мою. Если я не способна пока скорбеть о миллионе людей, покинувших мир в тот день, начну с одного и буду постепенно двигаться дальше. От моих детских убеждений не осталось почти ничего, что я могла бы продолжать любить и во что продолжала бы верить, но что такое справедливость, знаю. Пока я ношу Руфь-Майю на спине и в ушах еще звучит ее голос, она по-прежнему со мной.

Ада Прайс

Больница университета Эмори, Атланта, Рождество 1968

Моя кособокость выправляется.

В медицинской школе я подружилась с новомодным неврологом, он считает, что всю жизнь я находилась под колпаком величайшей лжи. Ложный Колпак Ады. По его мнению, ущерб, нанесенный мозгу на таком раннем этапе развития, как у меня, не должен впоследствии воздействовать на физическую подвижность. Врач уверен, что в неповрежденной части коры головного мозга со временем происходит полная компенсация и то, что я волочу правую половину тела, — привычка, приобретенная в раннем детстве. Разумеется, я посмеялась над ним. Я не была готова согласиться, что мое самосознание якобы является результатом недоразумения, возникшего между телом и мозгом.

Однако невролог был настойчив, пугающе красив и являлся получателем сказочного гранта на исследовательскую работу. Главным образом затем, чтобы доказать неправоту врача, я предоставила свое тело для эксперимента по его программе. На целых полгода он вообще запретил мне ходить, чтобы очистить нервнопроводящие пути от так называемых дурных привычек. И я ползала. С помощью друзей переоборудовала свою маленькую квартирку так, чтобы приспособить ее как бы под взрослого ребенка, и каждое утро осторожно переползала с матраса к кофеварке и электроплитке, установленным на полу. В холодильнике использовала лишь нижние полки. Не желая уронить достоинства, на работу ездила в инвалидной коляске. В то время я начинала практику в педиатрическом отделении — в этом мне повезло, потому что детям в отличие от взрослых не свойственно возлагать на самих калек ответственность за их немощи. Взрослые слушают тебя одним ухом, а в другом у них звенит библейское предписание: «Врачу, исцелися сам!» Но дети, как я заметила, повсюду были в восторге от врача на колесах.